Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

Одевалась Варварек модно, но без выкриков, в ее стиле просматривалась элегантность, подчеркивающая богатство тела, прежде всего то обстоятельство, что ноги у нее росли «из подмышек». Впрочем, все это как-то не помешало ей придти на свидание в кожаной юбке длинной в двадцать сантиметров, из-за чего их не пустили в ресторан поужинать, и Варварек впала в такое остервенелое состояние, что швейцар вынужден был не менее получаса отгавкиваться от нее через толстые стекла могучей дубовой двери.

Никогда она не говорила о детях, о замужестве практически тоже — она презирала мужчин, называя их трутнями, считала, что девяносто девять процентов из них заслуживают кастрации, поскольку они размножают пороки и болезни, а оставшиеся сотые могли бы возглавить семью-гарем. Жен у каждого должно быть штук по пятьдесят-шестьдесят, чтобы не бездельничал. Может, это был план мести мужчинам? Нисколько, когда она излагала свой проект устройства жизни, то голос ее звучал спокойно и рассудительно, тем более, что и женщины-дурнушки, с неважной наследственностью также подлежали стерилизации.

— К мысли о необходимости таких мер я пришла из подлинной любви к человечеству, — скромно объяснила свое пристрастие к генетическому геноциду Варварек, презирающая людей.

«Не многовато ли вокруг меня желающих облагодетельствовать все человечество?» — подумал как-то Иван Где-то, вспомнив и рядового генералиссимуса пера, после чего резко поостыл к Варварьку.

В назначенное время Иван Петрович сделал круг возле памятника поэту — он любил тут назначать свидания еще со времен учебы в Литинституте, который располагался рядом, на Тверском бульваре. По вечерам к каждому часу или к его половине — стереотипность мышления, толпа жаждущих свидания уплотнялась здесь порой так, что трудно было найти друг друга. Утром возле памятника скамьи пустовали, и поэт, редактор и литконсультант облюбовал себе местечко на солнечной стороне, подставил лицо лучам и заблаженствовал.

Через каждые полминуты открывал глаза, вглядывался в прохожих явно из галантности — Варварек нашла бы его, если бы он и вздремнул. Вот и она, подумал он, глядя на энергичную походку дамы в джинсах и цветастом батнике. Поднялся и пошел навстречу, как вдруг, не доходя нескольких метров, увидел, что с Варварьком это ископаемое не имеет ничего общего. Седые, пепельные патлы, напоминающие паклю, бывшую в употреблении, губы от вечной злости изжеваны, зубы стерты — самое странное, что все это тоже направлялось к нему. Ископаемое взглянуло на него недобрыми глазами, и Ивану померещилось, что в глубине зрачков полыхнул зловещий изумрудный огонь, более того, он совершенно отчетливо услышал, как мадам прошлась по его адресу: «Козел…» Только воспитанность, которая в нем иногда давала о себе знать, не позволила дать сдачи: «Ведьма!..»

Он вернулся на прежнее место, Утро, солнце, лето, суббота — все было тем же, но блаженство улетучилось. Ископаемая мегера присела на скамью рядом, с нескрываемым интересом разглядывала его, затем совсем обнаглела, подошла и спросила:

— Кепарек, простите, где покупали? В парижском «Тати»? Очень демократичном, для народа, но все-таки в парижском?

— Совершенно верно, мадам. В прошлом году…

— Нет, в позапрошлом. Такой кепарек есть только у одного человека в Москве — у поэта Ивана Где-то. Он ему придает исключительно бандитский вид. Глядя на него, можно подумать, что он прошел переподготовку в «Коза Ностра».

— Простите, однако я и есть Иван Где-то, — сказал он и стал лихорадочно припоминать, когда и при каких обстоятельствах мог встречаться с нею. Наверняка, какая-нибудь графоманка, сейчас еще скандал устроит.

— Вы не Где-то, а Куда-то! — прошипела мегера, вытащила из сумки его последний сборник, нашла портрет, затем достала зеркало и поднесла ему под нос. — Полюбуйтесь, разница убедительная!

Иван не хотел глядеть в зеркало из принципа, однако какая-то сила заставила сделать это, и он едва не задохнулся от возмущения: оттуда взирал на него тип с прозрачными альбиносьими бровями, со зрачками продолговатой горизонтальной формы и с бородкой точь-в-точь как у всесоюзного старосты — действительно козел!

— Ну как? — спросила мегера…

Разве без умысла Великий Дедка определил место переговоров за памятником Юрию Долгорукому в аккурат напротив хвоста княжеского коня? C ним. Правда, вовсе не желал напоминать нечистому коллеге о творческом замысле, который тот едва не осуществил с великим вдохновением в честь 800-летия Москвы. Лукавый кое-кому внушил, что основатель белокаменной восседает не на боевом коне, как Василий Иванович Чапаев или Семен Михайлович Буденный, а на племенном производителе, который, считай, на изготовке — предел распущенности в высоконравственную, кхе-кхе, сталинскую эпоху.