Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

В фонендоскопе послышался шум крови и удары сердца — гулкие, совершенно космические, точь-в-точь как при исследовании кровоснабжения головного мозга с помощью прибора, записывающего не только кривые пульсирования, но и усиливающего звук в исследуемой точке кровеносной системы. Услышав впервые эти раскатистые, суровые и таинственные удары, Тетеревятников пристрастился к чтению книг о всяких загадках происхождения человека.

Именно в этот момент в покой вошла медсестра из поколения акселераток с набором пробирок для анализа крови, зазвякала инструментом в углу.

— Д-да нет же… Зачем? — спросил рядовой генералиссимус пера, словно очнувшись. — Да не буду я! Не буду!

— Как это не будешь? — закричал шофер, которому давно надоела эта канитель. — Ты что нам мозги пудришь? А в Кащенко не хочешь? Он для Кащенки созрел, слышь, Тетеревятников!?

— Позвольте, я ухожу, — торжественно произнес Аэроплан Леонидович и, зажав в левой руке одежду, правой величественным жестом отстранил шофера.

Но шоферу, видать, приплачивали и за медицинские услуги, он знал, что в таких случаях делают: изловчился и закрыл дверь на ключ и ключ вытащил! И торжествующе заулыбался:

— Зря, что ли, возились с тобой, попробуй-ка выйти — дверь на всякий случай с двух сторон оцинкована!

Аэроплан Леонидович, прибавив в шаге, таранил с ходу дверь, которая вылетела из петель и загремела, съезжая по ступенькам вслед рядовому генералиссимусу пера, который растаял в густых летних сумерках прибольничного парка. Он удалялся, в фонендоскопе кровь и пульс тоже постепенно затихали. Василий Филимонович кинулся вдогонку, но куда там — того и след простыл.

— Я, периодевт Гиппократ, предупреждал тебя, что он придет без души и сердца, предстанет сегодня пред тобой, и он предстал, и разве не тебе я нынче напомнил, что лечить следует не болезнь, а человека? — загрохотал голос Гиппократа, и его каменная фигура закрыла собой весь проем.

— Что тут произошло? — взвизгнула от возмущения Марта Макарьевна, прибежавшая на шум.

— Отец медицины, я не знаю, что это, — бухнулся на колени Тетеревятников и воздел руки к Гиппократу.

— Это тебе, врачующему душу, не делает чести, — сурово ответствовал Гиппократ.

— Но он не человек! — воскликнул Тетеревятников.

— НЛО, что ли? — спросила медсестра и замахала огромными и глупыми ресницами.

— Ты мудро сказал, — произнес Гиппократ, — но мудрость люди издревле не любят, тебе придется пострадать за нее. Прощай, — и, повернувшись спиной к Тетеревятникову, каменный и тяжелый, поплыл вверх, нехотя, как большая и ленивая рыба плавниками, пошевеливая руками.

— Все выше, и выше, и выше! — запел неожиданно Тетеревятников. — А вместо сердца — пламенный мотор!

И, закрыв ладонями лицо, заплакал. Марта Макарьевна, глядя на водителя, сделала выразительный жест возле виска, акселератка села перед Тетеревятниковым на корточки и ждала, когда он откроет лицо, чтобы дать ему микстурку от истерии.

— Вы эт-та, эт-та, — взял бразды правления в приемном покое шофер, — приглядите за ним, как бы не порезался!.. Я за смирительной рубашкой на всякий случай сбегаю — она в машине. И мы его в Кащенко к товарищу Массоверу! — радостно поделился шофер своими планами. — Знаете, сколько Тетеревятников засадил в Кащенку!? То-то же! А теперь и собственной персоной, счас… счас… счас…

Ну, а что же Даниэль Гринспен? После того, как мистера Эбаут-Брича увезли из «Седьмого неба» какие-то подозрительные личности в белых маскировочных халатах в сопровождении пожилого старшего лейтенанта милиции, который предположительно пребывал, по крайней мере, в звании полковника, Даниэль Гринспен распрощался с провинциальным русским мэром и его супругой, забрал своих дам и рванул в посольство, чувствуя каждой клеточкой спины, что за ним мчится туча контрразведчиков, получивших задание изобличить его и доставить на Лубянку.

Он еще утром почувствовал неладное, когда на противоположной стороне улицы Чайковского, на тротуаре появилась дворничиха Анна Анновна — факт сам по себе чрезвычайно подозрительный, так как московские дворники ведут тщательно скрываемую от населения столицы жизнь, являясь, как правило, подпольщиками, с неизвестной целью самыми глубоко законспирированными совтрудящимися. Перед которыми их начальство по всей вероятности поставило нелегкую задачу: ни при каких обстоятельствах не обнаруживать себя, не оставлять своих следов на тротуарах, особенно зимой, когда Москва завалена сугробами, и во дворах, должно быть, с целью сбить, как говорят в России, с панталыку все разведцентры североатлантического союза.