Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

Тут-то и закончился полный оборот поднебесного рая. Аэроплан Леонидович не успел даже взглянуть сверху на дом Ивана Где-то, о чем мстительно мечтал, идя к телебашне. Мол, мы на вас это самое…

Алабамская одноклассница подозвала официанта, вручила ему билеты на новый оборот поднебесного рая и велела накрыть стол на шестерых. Чтобы не мешать официанту, они подошли к окну вплотную, и теперь Аэроплан Леонидович мог вполне осуществить заветное желание.

Внизу тлели кучки огней, по ручейкам магистралей двигались как светящиеся бактерии, потоки машин — он с трудом определил, какой из ручейков является проспектом Мира, и поскольку дом Ивана Где-то, причем бывший, так как поэт, редактор и литконсультант сбежал в Олимпийскую деревню, разыскать в этих кучках не представлялось возможным, в Аэроплане Леонидовиче от высоты взбурлила мания величия.

Он вошел в творческий раж, ему бы сейчас перо и несчастную бумагу, извилины у него шуршали от обилия мечущихся мыслей, всякие там нейроны искрили всеми контактами — наверняка энцефалограмма рядового генералиссимуса пера представляла бы собой в данный момент сплошное черное пятно, огромную кляксу.

Но… он обнаружил у себя за спиной улыбающегося американского дипломата Даниэля Гринспена, который представлял ему миловидную свою супругу Элизабет, а та вдруг сказала, что они с мистером Около-Бричко чуть ли не родственники, так как Зайчиха, она же миссис Смит-Пакулёфф, — ее мать.

— Дорогой мистер Эбаут-Брич, я так рад, что мы встретились, — говорил Даниэль Гринспен, усаживаясь возле рядового генералиссимуса пера, а потом негромко, совершенно по-свойски добавил:

— Вы даже не представляете, насколько американским является ФМЭ! Это тот редкий случай, когда владелец заказывает музыку. Все к его ногам! Вы меня поняли!?

— Конечно, я вас понял, мистер Гринспен, — сказал рядовой генералиссимус пера. — Но и вы меня хорошо знаете, и мою позицию тоже.

— Во-во, главное — позиция, — изрек Декрет Висусальевич, как ни странно, ни к кому не обращаясь, значит, для собственного потребления или удовольствия.

— У меня есть интересный для вас видеоролик, — прошептал дипломат.

— За то, что с человеком происходит во сне, никто у нас личной ответственности не несет.

— Какой же это сон?! Даже ваше телевидение репортаж о последствиях показывало.

— Это посредством свободы обмена информацией…

— Не валяйте дурочку. Мне терять нечего. В вашем распоряжении тридцать минут. У вас или все, или ничего, Эбаут-Брич!

Уездный начальник громко крякнул, прочищая горло — эта привычка выдавала в нем трибуна, то есть деятеля, работающего в основном на трибуне и, наклонившись в сторону рядового генералиссимуса, произнес с важностью:

— А в качестве научного консультанта? Согласны? Вы?!

Престранная манера Декрета Висусальевича ставить в конце предложения местоимения под жесточайшим ударением, особенно неприятная, когда в лицо собеседника выкрикивается: «Вы!», не покоробила Аэроплана Леонидовича, он рассеянно сказал «Да», продолжая размышлять о незавидном своем положении.

«Это сон!» — слабо, как ночной всполох над темным горизонтом, высветилась надежда и тут же погасла под напором неопровержимых фактов: международная передача — не сон и не бред, приставучий американец — не сон, а шпион, его аббревиатура, придуманная для облегчения бизнеса — тоже, увы, реальность. И шантаж, и угрозы — тоже не сон. Видеоролик? Ну, так что? Несанкционированная передача ФМЭ? Научно-технический шпионаж? Вроде того, однако же во сне!

Мистера Гринспена встревожил обмен репликами между уездным начальником и рядовым генералиссимусом пера — кажется, никакого иного смысла, кроме лежащего на поверхности, в репликах не обнаруживалось, за исключением напористого «Вы?!», которое вполне могло служить условным словом.

— Миллион долларов и публикация всех ваших сочинений.

— Даже у Америки на меня бумаги не хватит!..

— Президент готов даже отказаться от СОИ.

— Ради моих «Параграфов бытия»?

— Нет! При условии овладения секретом ФМЭ.

— Я не владею никакими секретами, мне всю жизнь к ним допуска не было.

— Вы умрете от СПИДа.

— С вашего дозволения, я уже две ударных пятилетки импотент.

Гражданин Эбаут-Брич в словесной пре с агентом мирового империализма сражался как лев, с гордостью отвергая буржуазный миллион и печатание собственных произведений за пределами территориального деления страны. У него даже юмор обнаружился, заодно и бесстрашие — не поддавшись шантажу, стоял как скала, как символ и великий пример для всех остальных человеческих факторов.