Дирк Уиттенборн - Жестокие люди

– Вы хотите сказать, что не знаете, кто напал на моего сына?

– Нет, мэм, пока не знаем. – Гейтс говорил очень сухо. Ему прекрасно удавалось изображать честного полицейского. Несмотря на то, что он только что составил фальшивый протокол.

– Так почему они это сделали?

– Этого он не знает. Мы тоже.

– А что грозит этому человеку, когда вы его найдете?

– А это уж мое дело, можете не беспокоиться, – ответил за Гейтса Осборн.

Я услышал, как отъезжают машины. Мама медленно поднялась по лестнице. Она посмотрела на меня. Пара черных глаз и несколько синяков – все, что она могла видеть. Ей опять захотелось плакать, но удалось сдержаться. Мама закурила сигарету.

– Тебе еще повезло.

– Да ну? – Благодаря маме легко удержаться от слез.

– Все могло быть намного серьезнее.

– Серьезнее некуда.

– Если бы ты не стал врать и не убежал из дома среди ночи, этого бы не случилось.

– Ты понятия не имеешь о том, о чем говоришь.

Я сразу забыл о том, что она так безразлично относится к тому, что произошло, потому, что ей об этом неизвестно. Мама наклонилась ко мне ближе и сосредоточенно посмотрела на меня, будто она собиралась достать из моего глаза ресницу.

– Ты мне не все рассказал. – Я отвернулся. – Кого ты защищаешь? – Теперь она была чем-то похожа на бабушку.

– Себя.

Меня изнасиловали. Я был без сознания, но это ничего не меняет: меня трахнули. Я не помню, как он вошел в меня, но на моей прямой кишке было шесть швов, которые будут вечно напоминать мне о моем позоре.

Из-за таблеток я вырубился на шесть часов, а когда проснулся, то увидел, что вся моя комната заставлена цветами. В Флейвалле уже все знали, что меня избили. В Рае совершилось злодеяние. Теперь все говорили о том, что полицейский надзор должен был ужесточен. Многие звонили нам домой. Те, которые хотели подлизаться к Осборну, присылали цветы. А Майя, как всегда, сделала все по-своему: она передала мне кувшин с пионами, которые сама собрала. Цветы стояли на столике у моей кровати. Мама сказала, что она звонила два раза и заезжала к нам с Брюсом. Понюхав ее букет, я улыбнулся, и зарылся в цветы с головой. Мне стало легче. Но потом меня поразила мысль о том, что именно так поступил бы какой-нибудь гомик.

Майя позвонила еще раз. Мама принесла телефон мне в комнату, но я сказал, что ни с кем не хочу говорить. Она ответила, что я в ванной, и что перезвоню ей попозже.

– Она о тебе беспокоится.

– Я и сам о себе беспокоюсь. – Я словно отупел от боли. И дело тут не только в лекарствах.

– Тебя жестоко избили, Финн, но это не конец света. Это ужасно, но это пройдет.

Мне хотелось сказать «Это ты так думаешь», но было ясно, что если мама узнает о том, что случилось, эта боль никогда не пройдет. Если я никогда не расскажу об этом кому бы то ни было, мне будет легче притвориться, что ничего и правда не было. Мне уже давным-давно удалось примириться с мыслью о том, что в жизни многое делается по приказу.

Я взял у мамы телефон и набрал номер Майи.

– Ты права. Меня всего лишь избили. Это же не рак.

– Может, сейчас не совсем подходящий момент, чтобы говорить об этом, но ты очень хорошо проявил себя здесь, Финн. – Мама радовалась, что нам столько раз звонили и присылали цветы. – На следующей неделе, когда тебе станет лучше, я принесу тебе ручку и бумагу, чтобы ты мог написать всем и поблагодарить их. Представляешь, ты не первый человек, которого здесь избили.

– Кому еще досталось? – Телефон Майи был занят.

– Как-то МакКаллума вытащили из его машины в Ньюарке и избили до полусмерти. – Я вспомнил, как Маркус рассказывал мне о возмездии, которое настигло лопоухого развратника за то, что он изнасиловал мать Двейна. Потом я вновь увидел, как Маркус целует Слима. Хотел бы я знать, где они были, когда изнасиловали меня. Неужели это они? Или, может, это был кто-нибудь из гомосексуалистов-японцев? Впрочем, вспышка гомофобии стихла, когда я вспомнил о том, сколько раз он лягнул меня ногой, прежде чем изнасиловать. Когда я потерял сознание, он знал, что мне уже здорово досталось. Он воткнул свой член мне в задницу не потому, что я ему нравился, а потому, что ему хотелось еще сильнее ранить меня.

Поджидал ли он именно меня? Или все равно кого? Было ли несчастье, произошедшее вчера ночью, предназначено для меня? Или для другого человека? Какая разница, впрочем. Мне хотелось, чтобы в моем страдании был какой –то смысл, и поэтому я попытался убедить себя в том, что они охотились именно за мной. Я вспомнил, как кто-то смеялся, когда мы с Майей были на острове, и поклялся, что узнаю, кто сделал это со мной. Когда я разозлился, мне полегчало. Ну, не то чтобы полегчало, но все-таки стало немного лучше. Но потом я понял, что если мне действительно станет известно, кто это сделал, мне уже никогда не удастся делать вид, что ничего серьезного не произошло. Понимаете, как я уже и говорил, я был уже не тот, что прежде.