Дирк Уиттенборн - Жестокие люди

– Разумеется, согласна. В любом случае, мне нужно будет уехать. Но пообещайте, что вы привезете фотографии.

Потом, когда мама поцеловала его в щеку на прощание, я услышал, как он прошептал ей на ухо:

– Завтра утром, когда откроются торги, покупайте все акции – сколько сможете. В пятницу, когда их цена достигнет тридцати семи долларов, продавайте. А когда она упадет до семнадцати, опять покупайте.

Первого сентября частный самолет Осборна приземлился в аэропорту города Фремингхема, штат Массачусетс. Пока мы выруливали по взлетной полосе, я заметил, как из другого самолета выходил какой-то парень. Мой благодетель пояснил, что это принц из Саудовской Аравии, которого выпроводили из фешенебельной гостиницы за то, что в своей ванной зарезал овцу – хотел отпраздновать окончание месяца рамадан.

Осборн взбесился из-за того, что лимузин, который он вызвал для того, чтобы доехать двадцать восемь миль до колледжа, еще не прибыл на место. Он отправился в контору, чтобы задать им перцу. Я тем временем помог пилотам разгрузить мой багаж. У меня с собой было два костюма, смокинг и три пиджака на каждый день, сшитые личным портным Осборна. Все мои вещи были уложены в шикарный дорожный набор известной французской фирмы, который подарил мне на прощание Брюс. Когда прилетаешь на частном самолете, новые вещи уже не выглядят подозрительно.

Старик помахал мне из окна закусочной, которая находилась рядом с вокзалом. Нам нужно было подождать машину. Он заказал нам черничный пирог с мороженым. На прилавке стоял немилосердно орущий телевизор. Люди внимательно нас разглядывали. Я решил, что они узнали Осборна, а может, были поражены тем, что мы прилетели на собственном самолете. Не исключено также, что их поразил мой чемодан. Они смотрели на нас так, как я сам раньше глазел на тех, кто был богаче меня. Вдруг я вспомнил, как в то утро, когда мы смотрели папин фильм, Брюс уверял всех, что все сводится к принципу «трахать и убивать».

Теперь мне уже не казалось, что я самозванец. Я действительно им стал. Пирог был не очень вкусный, а вот мороженое – вполне. Осборн стал выковыривать кусочек пирога из зуба золотой зубочисткой, а потом достал портфель.

– У меня для тебя есть прощальный подарок.

– Вы и так много для меня сделали.

– Позволь мне самому решать. – Он вытащил из сумки сверток, обернутый в дорогую бумагу. Пахло от него как-то странно – как будто там сидело какое-то животное. Потом старик развернул его, и надел свой подарок мне на голову. Люди, хихикая, стали на нас оглядываться. У меня на голове красовался убор шамана племени яномамо, сделанный из хвоста обезьяны и перьев попугая. Когда я увидел себя в зеркало, то расхохотался, а когда оглянулся на Осборна, то увидел, что по его морщинистому лицу стекает слеза. Я решил, что он плачет потому, что ему будет меня хватать, но потом заметил, что его печальный взгляд прикован к экрану телевизора, стоящему на прилавке. Момент стал менее душещипательным: я заметил, что в новостях показывают, как Майю арестовали в Филадельфии. Двое дюжих парней в куртках с эмблемой ФБР подхватили ее под руки. Осборн дал водителю лимузина сто долларов, чтобы тот помог мне устроиться в общежитии, и засеменил к самолету по асфальтированной взлетной полосе. Потом обернулся, помахал мне и крикнул:

– Я позвоню тебе, когда узнаю, что происходит, черт возьми!

– Скажите Майе… – крикнул я ему вслед. Он уже поднимался по трапу самолета, а я все еще раздумывал, как облечь мои чувства в слова.

Когда мы приехали на место, то еще полчаса разыскивали мое общежитие. Я заявил водителю, что его помощь мне не нужна, и сам затащил наверх свои чемоданы. Мое новое жилище представляло собой старое кирпичное здание. Его построил сынок того парня, который догадался, как производить презервативы из резины. В табличке, которая висела на стене здания, ничего не говорилось о том, как он заработал деньги. Просто Осборн как-то показал мне фотографию этого короля презервативов, когда мы просматривали снимки. Он был сфотографирован на велосипедных гонках в Мэдисон-скуэр-гарден. Хотите верьте, хотите нет, но он назвал своего сына Рамзес. Я стал думать об этом не только потому, что по пути из аэропорта, сидя на заднем сиденье лимузина, проглотил несколько припасенных таблеток и запил их водкой. Дело в том, что я боялся думать о Майе – мне казалось, что если я дам слабину, то сразу начну рыдать.