Дирк Уиттенборн - Жестокие люди

– Точно. – Последний раз я держал ее за руку в детстве, когда носил варежки.

Когда мы вернулись домой, мама полюбовалась на себя в зеркало, которое висело в ванной, а потом вытащила из сумочки щетку и осторожно сняла резиновую пластинку, к которой крепилась металлическая щетинка. Внутри было два белых пакетика, сложенных конвертом (в них был кокаин), и сверток из желтоватой упаковочной бумаги с героином. Раньше я и не знал, что она смешивает наркотики. Странно, но мама и не подумала закрыть дверь в ванную. Видимо, решила, что родственники не должны ничего друг от друга скрывать, в том числе и наркотики.

Так вот что она имела в виду, когда говорила, что теперь все будет по-другому. Мне хотелось заорать: «Что, по-твоему, произошло бы, если бы полицейский, когда обыскивал сумочку, обнаружил, что в массажной щетке что-то есть?». В общем, когда мама выкинула всю эту дрянь в унитаз, и смыла воду, я был, мягко говоря, удивлен.

Потом она взяла телефон, опять прошла в ванную и закрыла дверь. Все личные разговоры по телефону велись именно в этой части наших апартаментов. Я был настолько изумлен тем, что она смыла свою заначку, что стал даже медленнее соображать, и поэтому не сразу догадался прислонить ухо к двери. Как и большинство подростков, я был свято убежден, что на свете не должно быть никаких секретов. Кроме моих собственных, разумеется.

К сожалению, начала разговора я не слышал, и поэтому не понял, кому она звонит. Разобрал только, как мама быстро сказала: «Не могу достать свои патроны». Какие еще патроны? У меня волосы встали дыбом: наверное, она жалеет о том, что смыла свое барахло в унитаз, и теперь звонит драгдилеру. А «патроны» – это их секретное слово. Патроны, значит. Боже! А может, она имеет в виду, что собирается застрелиться? Мне стало дурно. Правда, у нас не было пистолета, но какое это имеет значение. Кроме того, мама испытывала такое отвращение к оружию, что не разрешила мне оставить себя пневматическое ружье, которое подарил мне один ее бывший приятель в попытке завоевать мою симпатию – вполне успешной попытке, кстати. Я не знал, можно ли верить собственной матери. Полагаться на свое воображение я тоже не решался. Поэтому, будучи от природы любознательным ребенком, заглянул в ванную через замочную скважину.

Она сидела на унитазе, снова зажигая последнюю сигарету из пачки, которую уже докурила до самого фильтра. Мама знала, что я за ней шпионю.

– Подожди, не вешая трубку… хорошо? – сказала она тому, с кем говорила по телефону, потянулась, чтобы открыть дверь, и опять тяжело опустилась на сиденье унитаза. – Слушай, Финн, я не собираюсь ничего от тебя скрывать. – Было заметно, что ей стоит больших трудов держать глаза открытыми. Она не спала уже больше сорока часов. Язык у нее заплетался, под глазами были огромные мешки, а шея, казалось, стала резиновой – она запрокинула голову так, что ударилась о стену, и этот глухой удар, кажется, возвратил ее к реальности. – Я как раз занимаюсь устройством наших дел.

– А с кем ты говоришь?

– Потом расскажу. Будь паинькой, принеси маме кофе и сбегай за сигаретами.

Я пошел в закусочную, которая находилась на углу улицы Лафайетт. По пути мне пришла в голову приятная мысль: а что, если она говорила с моим отцом, который находится сейчас в Южной Америке? Может, я просто неправильно расслышал ее слова. Наверное, она сказала: «Ты что, не можешь достать свои патроны?». А что, если он попал в какую-то переделку? Вдруг эти яномамо на него ополчились? Конечно, я понимал, что воображение у меня разыгралось, как у ребенка, но перестать мечтать так же тяжело, как перестать смотреть какой-нибудь слезоточивый эпизод в телесериале «Уолтоны» (Телесериал о жизни бедной вирджинской семьи в период Великой депрессии). Пялишься в телевизор, словно дурак какой, и слезы выступают на глазах, хоть и стыдишься того, что тратишь время на такую ерунду.

Я купил кофе, сигареты и порцию хорошо прожаренной картошки-фри себе на обед, и подумал, что хоть мама и не говорила с отцом, но все-таки это не такая уж глупая фантазия. Может, как раз сейчас настал подходящий момент, чтобы позвонить ему. Он писал, что на базе в Венесуэле есть радиотелефон. Я быстро сосчитал, сколько у них там сейчас времени. Он уже проснулся. Так что мама может позвонить ему и обрадовать, сказав, что она тоже приедет навестить его.

Я пришел домой слишком поздно. Мама уже не могла пить кофе или звонить отцу – она вырубилась, лежа прямо на полу в ванной. А телефонная трубка лежала у нее на груди, словно уснувший младенец.