Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа

Любомир Хренов сидит у антикварной керосиновой лампы, которая помнит, может быть, еще своего изобретателя. Он наслаждается этим дрейфом вне времени — лицо его смотрится спокойным и беспечальным. Он, похоже, не слышит возни плененного Юза Змиевича за перегородкой своего кунга. Не слышит и того, как дождь, подобно хорошему венику, нахлестывает распаренную землю. Он отдыхает. Он заплатил за свое счастье годами унижений и ушел в этот тихий дрейф, как на бесконечные школьные каникулы. Любомир с видимым удовольствием выбирает из письменного прибора цветную ручку с черной пастой и пишет на плотной белой бумаге:

«Сижу, земляне. Как в тонущей К-19. Охраняю грешного шпиона-щелкопера и его последнее желание. Он возжелал Наташу из Тамбова, а она — свободная мартышка — будто бы согласилась удовлетворить это его хотение, но сама зеркальцем просигналила Коробьину на пост. Интересуются тут, мол, нашей и вашей свободой. Ребята его и глушанули. А ведь он и не понял, что Наташа его разыграла, настолько самоуверен. Позже ему дадут слабительного и отвезут с завязанными глазами куда подальше, разденут, пустят на шоссе нагишом. Это очень мягкое наказание, земляне. Но я полностью одобряю инициативу нашего Полковника. Вот отменил Владимир Красно Солнышко кровную месть — так и стали мы белыми агнцами в мире серых волков, то есть жертвенными животными, ибо человек должен мстить, если хочет добра миру. Я, например, всегда был излишне мягок. Я никого не трогал — так почему же ваш мир отторг меня? Мне лично уже ничего не нужно, но я люблю всю земную красоту. Я не люблю, когда ее истребляют во имя позорных, ничтожных денег. Не люблю и тех, кто делает это. Потому я и полюбил оружие: безоружный народ когда-нибудь лишается своего достояния — родной земли. И хорошо бы нынче американскую вторую поправку к российской конституции — да кто же это позволит! Выход один — «право свое мы в борьбе обретем». Для борьбы нужны деньги — мы экспроприируем их. Стадо агнцев, ведомое парой львов, — страшная сила. Наш Полковник — лев. Вася Коробьин с Сигайловым спорят со мной и говорят, что баранов ведут не львы, а шакалы, и что это подтверждается историей человечества. Но, Вася и Саша, это вопрос веры и безверия, скажу я вам. И я хочу умереть героем, как сирота-мальчик Саша Матросов. Ведь вымирает русский народ, пока мы рассуждаем о его благе, а смерть — одна. Здесь, на этой свалке, я снова полюбил жизнь и словно опомнился! Мы погибнем без координат утраченной нравственности. Говоря «мы», я имею в виду себя лишь отчасти, а имею в виду тот прекрасный русский сад и тысячелетние фамильные деревья этого сада. Может быть, только сироты могут так сильно любить то, что им не принадлежит, и умирать, защищая это как мечту… Россию разорили, как рядовую фирму, — это ли не обидно, земляне! И они не остановятся на этом, пока жив хоть один русский окопник. Они умопомрачительно подменили наш млечный язык — их, обезьяньим. И мы здесь, на свалке, уже научились понимать друг друга глазами и не говорить пустых слов, отчего просыпается душа, мама. Завтра пойдем на боевую операцию — кто останется жив? Но я спокоен, как обломок кирпича на старом тракте. Правильно выкалывают на шкурах зэка: «Нет в жизни счастья». А ты не гонись за ним — его на всех не хватит. Есть в жизни ясная цепочка радостей — и хорошо.

Да и умирать так называемым счастливым тяжело. Они цепляются за жизнь, как летящая с крыши высотного дома кошка цепляется за стены. Из ада в рай — куда как веселее, чем из рая в ад. А нам, бедовым, что стоит прервать свое нечистое дыханье?

Прощай, мама, Галина Николаевна. Ты, наверное, в раю, в сердце любви. А мне, грешному, куда дорога? Прощай и ты, синеглазая Наталья Тимофеевна Ласточкина, моя последняя любовь из города Тамбова. Ты не сдалась даже этому богатому Шейлоку, который ворочается сейчас и мычит за перегородкой. Словно песню поет про то, как черт с неволи шел, да заблудился».

Сон наваливался на Любомира. Ручка выпала из немеющих пальцев и сухо стукнула об пол.

Он поднял голову от бумаг, потом поднял ручку, послушал шумный ход дождя и приписал постскриптум:

«На земле все уже было. Но Господь говорил, что не допустит второго потопа.

Макака, желающая умереть человеком

Любомир Петрович Хренов. 1957 — 2…(?)»

В служебном кунге коптили керосиновые лампы.

По крыше беспрерывно стучал дождь.

Директор свалки отставной полковник ВДВ Тарас проводил военный совет. Тарас только что дал послушать рабочую кассету из магнитофона Юза Змиевича своим соратникам. Теперь он комментировал ее следующим образом: