Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

— Прости.

— Дурак ты, Родя, — неожиданно холодно и спокойно произносит она.

— Почему?

— Может быть, я хочу, чтобы ты меня изнасиловал прямо сейчас и здесь. Может быть, я всегда этого хотела. А ты никогда, слышишь, никогда этого не сделал.

Я засмеялся.

— Извини. Я же не пророк. Не знаю, о чем ты думаешь. Кстати, я приглашаю тебя.

Я достаю из кармана билеты.

— Угадай, на какой спектакль?

— Неужели? — хитро улыбается Демоническая.

Она распахивает руки — знак благосклонности.

— Начало в три. Побежали, а то опоздаем.

По дороге я думаю о человеческих жертвоприношениях. Вот сейчас одно осуществлю я. Дело даже не в этом. Знал ли я вчера, что сделаю это? Точнее, думал ли я об этом вчера? Или позавчера? Когда я подумал об этом? Сейчас начинает казаться, что с того момента, когда узнал, на какой спектакль взяты билеты.

Я думаю о том, что Демоническая и не может обойтись без жертвоприношения. Маша, конечно, — недостойная жертва. Павлова была бы более подходящей. Но и Настя — демон поверженный.

Я думаю о том, как сейчас мы встретимся с Аней, с Черкасовым, с Машей.

Стыд отравляет ядом печень, но я чувствую упоение от жертвы. Мне уже не жаль Машу, и абсолютно все равно, что подумает Аня. Они уже не люди. Они лишь жертвы, слова великого заклинания. Сейчас на земле осталось только два человека — я и она.

Минуту я раздумываю над тем, что я должен сказать: должен ли я объяснить характер жертвы? Про Машу можно и не говорить. С другой стороны, Демоническая ждет жертв, как Молох, и ей будет приятно все узнать.

Я представляю себе их лица и смеюсь нервным страшным смехом.

Настя изумленно останавливается.

— У театра нас будут ждать.

— Кто?

— Черкасов…

Она внимательно слушает, что я скажу.

— Ты довольна?

— Да, Кисыч.

— Ты не испытываешь неловкости?

— Нет.

— А мне вот не по себе.

— Если хочешь, давай не пойдем!

— Мы должны довести спектакль до конца. Не так ли, Скарлетт?

— Я не Скарлетт, я — Ретт.

Но есть ли у меня на то права,

Чтоб упрекать тебя в двойной измене?

Признаться, сам я совершил не два,

А целых двадцать клятвопреступлений.

Я клялся в доброте твоей не раз,

В твоей любви и верности глубокой.

Я ослеплял зрачки пристрастных глаз,

Дабы не видеть твоего порока.

Когда впереди показывается театр, сердцебиение достигает критической точки, а на смену стыду приходит любопытство: как они будут реагировать?

Я ищу глазами знакомых. Никого нет.

— Может быть, Бог смилуется, и они ждут внутри?

Я замечаю их, когда мы ставим ноги на первую ступень парадной лестницы.

Я стараюсь не смотреть. Настя держит голову прямо.

В дверях давка, поэтому проскользнуть не получается.

Я слышу шепот:

— Она тебя заставила? Ты что делаешь?

И полное ненависти и злобы шипение Ани:

— Ну и х-с ты, Родя! Она же тебя до последнего ждала. А ты с этой б… Да еще на мои билеты…

Настя просит дать ей пять минут, чтобы привести себя в порядок, отдает дубленку и скрывается в туалете. Я вижу, как Аня делает то же самое. Создается впечатление, что Аня хочет что-то сказать.

Черкасов бледен. Растерян.

— Где она тебя нашла? Ты не мог оторваться? Она преследовала? Тебе помочь? Она поймала тебя на беременности?

— Все не так, как ты думаешь. Я сам позвонил ей.

— А как же Маша?

— Маша — материал. Она не человек. Только слово, не более.

Он изумленно и укоризненно мотает головой.

— Ты встретила Аню? Что она тебе сказала?

— Ничего.

— Что, совсем ничего?

— Прошла со злым лицом — и все. Тебе не надоело обо всем этом думать? Пойдем лучше в зал.

Она берет меня под руку и мы входим в партер. У нас хорошие места.

На Насте черная юбка, теплые колготки, зеленый свитер, который ей к лицу. Она выглядит полноватой

— Ты не беременна?

Она дарит в ответ такой взгляд, что больше не хочется задавать вопросов. Да и какая, в общем-то, разница?

Я кладу руку ей на колено.

Настя тоже только делает вид, что смотрит. Периодически покусывает губы.

Мы встаем за остановкой. Я молча смотрю за тем, как она прикуривает, слежу за красным огоньком, который накладывает на лицо демонический грим. Вечер удался! И она это знает.

Когда она выбрасывает окурок, я беру ее и начинаю целовать. Она полностью отдается. Мы целуемся, не замечая времени.

Я сажусь на корточки и целую ее ноги, вдыхая отдаленно знакомый запах.

— Все, Кисыч, все. Мне пора. Не сегодня. Не здесь. Я так не хочу. Это должно быть по-другому. Ты должен загладить вину. Я сама скажу, когда. А вот где — это твоя забота.