Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Я проживал дни, недели, месяцы, ничего не ожидая, не волнуясь, лишь проклиная тщетность усилий.

Настя продолжала говорить. О неграх, с которыми она спала, о множестве партнеров обоего пола, которыми она пыталась заполнить пустоту.

Меня не трогали ее рассказы. Я знал, что все это признаки душевного расстройства. Человек, оставшийся вне морали, неизбежно сталкивается с этими симптомами — так душа переживает потерю смысла. Настя этого не знала. Ее здоровая натура хотела как-то избавиться от томительных переживаний.

Она постоянно провоцировала меня.

Вышел Секундов и сказал, что пора идти, и действительно, было уже поздно. Я спросил, когда следующий сеанс, а Настя ответила, что и одного будет достаточно.

В тот июнь, когда я начал эксперимент, не было мыслей о разлагающем влиянии последствий знакомства с Настей. Может быть, я думал, что ничего не получится, потому что она замужем, может быть, воспоминания о Лене требовали их уничтожения, а как лучше это сделать, если не при помощи сильных эмоциональных переживаний? Но ключевая идея — идея единения всех неприкаянных душ, в частности, моей и Настиной — идея взаимного влияния, взаимного исправления — была основополагающей.

Я подготовился к встрече, насколько это было возможно.

Выскочив из маршрутки, я почувствовал, как работают послушные мускулы.

Первые секунды казалось, что она еще не пришла, но потом я увидел за памятником, у самого фундамента драмтеатра, в голубой блузке с отворотами в виде кленовых листьев, рыжую, в темных очках. Она подошла ко мне, и я сразу вручил ей книгу.

Она изумилась: "Настеньке?"

Очевидно, она боялась.

— Говори, зачем позвал, — потребовала она, — будто абстрагируясь от конечной цели встречи — купания на озере.

— Пойдем, — я взял ее под руку.

Мы пошли мимо Кукольного театра.

Я рассматривал ее и думал, что Секундов прав — она не красива. В моих мечтах ее тело выглядело более женственным.

"Все бесполезно, зря я связался с ней, она неисправима, она будет лгать всегда, у нее патология, Секундов прав, она — шизофреник".

Меня посетило муторное ощущение бесполезности идущего вечера, бессмысленного и напрасно потраченного, захотелось домой, подальше от нее, вечнолгущей. Усилием воли я заставил себя терпеть. Она разошлась и говорила исключительно ложь, причем с каждой минутой все развязнее.

— Ты говорила, что если слишком много будешь говорить, я могу сказать об этом…

— Я все поняла.

— Настя, не надо бояться меня, я не собираюсь мстить за Секундова, я не верю в то, что ты сумасшедшая, как он считает…

Люди все-таки очень предсказуемы: сначала она говорит о клинике для душевнобольных, чтобы вызвать мое сочувствие, когда же эта же самая мысль исходит от другого человека — это ее бесит.

— Почему вы все лезете ко мне в душу? Оставьте вы меня в покое!

Она не хотела заходить в воду, поэтому я взял ее за руку, и мы пошли вместе.

Она пошутила: быть может, я хочу ее утопить?

Человеческие страхи порой так фантастичны!

Мы вышли на какую-то безлюдную улицу, где я позволил себе погладить ее по спине — чуть ниже талии. Она замерла. А потом, когда мы вышли к какой-то стройплощадке, я остановился и поцеловал ее, удивившись тому, как жадно она на меня набросилась: слишком мало времени прошло, чтобы можно было так предаваться страсти, и мне виделся в этом соблазн.

Я повел ее куда-нибудь, где нет людей, увлекая за талию, а она послушно шла следом, подчиняясь по-женски.

Когда вышли к кремлю, там, где лес, где пристань, где плиты и зелень, я убедился, что трава высока, как человек, что лето овладело природой.

Броском я положил ее на землю. Она настолько удивилась моему поступку, что полностью утратила волю. Я обнажил ее, стянув блузку к животу, извлекая драгоценные перси из лифчика, целуя их.

Утолив первый голод, я задрал джинсовую юбку, короткую, как у путаны, сдвинул трусики в одну сторону, чем извлек из ее уст сладострастный стон.

Мужик вышел из-за поворота, причем я с удивлением обнаружил, что не устыдился, а ощутил какой-то душевный импульс, вроде внутреннего хохота, вспомнив одновременно Мартынову, зашедшую в комнату Эльвиру, мартыновский смех.

Я поднял Настю, взял ее за руку и устремился назад, к развилке, потом к лесу, где неоднократно проводил студенческие годы, когда не было лекций, где спал на плаще, хотя была осень, и уже холодало. Здесь, в тени дерев, она сняла с себя одежду — нижнюю ее половину…