Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Она стала рыться в карточках, пытаясь убедиться, что я прав.

Я был перед ней, чтобы сдать книги и уйти, когда она подала мне формуляр Пашки и велела искать. В предпоследней графе очень неразборчивым почерком была отмечена книга по мелиорации. Улыбнувшись, я протянул формуляр назад.

К величайшему моему удивлению, она предложила мне спор. Если в Пашкином формуляре значится и "Война и мир", то выигрываю я, если нет, то — она. Я предложил другое условие: если в формуляре значатся обе книги — Толстого и "Мелиорация", тогда выигрываю я, если нет, то — она. Если же одна книга, то ничья. "В случае ничьи, — предлагаю, — покупаем вместе шоколадку и съедаем ее за чаем вместе". Несмотря на странность моего условия, она соглашается. "По рукам!" Я протягиваю руку, она сжимает ее. Я смотрю на нее, наконец, вспоминая, где видел раньше. Я ожидаю ничьей, но к моему удивлению она находит "Войну и мир". Действительно, том четвертый. Я выиграл. В голове возникает нелепая мысль: потребовать шоколадку сразу, иначе потом ее не получить. Я подхожу к ней очень близко, так, что чувствую ее дыхание. "Я с удовольствием поменяю шоколад на поцелуй". Конечно, я этого не говорю.

Солнце ударяет мне в глаза. На улице много людей, но это почему-то нисколько не портит общее впечатление. Я иду вдоль корпуса университета по площади Свободы, когда снова встречаюсь с ней. Она разительно переменилась. Волосы стали не темными, а светлыми, лицо из смуглого стало нежно-розовым с какими-то милыми веснушками, почти незаметными, которые ее совершенно не портят.

Она спрашивает меня о французе, имя невозможно вспомнить, потому что я всегда плохо запоминаю имена, которые слышу в первый раз. Я отвечаю, что не знаю такого, но скорее всего — это персонаж какого-нибудь экзистенциального романа, автором которого является кто-то вроде Сартра. Отдаленно вспоминается какая-то радиопостановка, где звучало имя, которое она произнесла.

— Неужели вы считаете меня настолько умным и образованным, что думаете, будто я смогу ответить на такой вопрос? Я вообще-то плохо знаю творчество экзистенциалистов.

— Все равно мне кажется, что вы его знаете.

Солнце неистовствует в небе, как это бывает в жаркий июльский вечер. Природа, зелень — все ликует. Тихо.

— А как вы узнали, кто взял книги?

Я отвечаю ей, после чего неожиданно выдаю: "А знаете, что? Но нет, это пустое…"

Она смотрит на меня. Неужели же я не решусь? Однако, это — она. Потом, я женат. Света.

— Знаете, что? — планета замирает на мгновение. — Пойдемте ко мне домой? — небо рушится, разбившись на осколки, как зеркало.

Я перехватываю ее безумный взгляд, думается, что настал конец света. Да я же вовсе и не это хотел предложить, а просто сходить в кафе, чтобы пообедать и съесть пресловутую шоколадку.

— Пойдем, — отвечает она.

Мне дурно.

Квартира странно преобразилась. Ничего невозможно узнать: ни обстановку — какой-то странный диван у стены, который я не могу вспомнить, ни окна — свет и воздух, которые лучатся из них, наполняют легкие и кровь весной и счастьем. Какое поразительное, странное, давно забытое чувство счастья, будто уже наступило будущее, настоящее же слилось с ним, открыв безмерные перспективы, светлый простор с рекой вдали и великолепным храмом на том берегу. Действительно, эта панорама открывается, стоит лишь посмотреть в окно. И ни одного человека не видно — это самое восхитительное. Природа торжествует в одиночестве.

Нет забот, тревог о будущем, прошлом, настоящем — времени нет вообще.

— Я поставлю чай. Как раз к нашему шоколаду.

Она полулежит на диване, молча глядя на меня.

Я сажусь на край, испытывая странное ощущение горечи, как в детстве после того, как наплачешься. Она недоступна и свята, в тот же момент она здесь, рядом со мной, словно Пеннорожденная. Эта горечь — не оттого ли она, что я не могу позволить себе поцеловать ее?

Я склоняю голову и целую ее колено. Тонкие запахи тревожат мозг, в очередной раз преображается мир, словно я смотрю на него в красное стекло.

Она по-прежнему не говорит ни слова, продлевая мой утонченный восторг. Продолжаю целовать лодыжку, словно пытаюсь постичь природу ее красоты, красоты ее ног. Сейчас я обладаю удивительным даром — я не чувствую похоти, постижение красоты сейчас осуществляется хотя и при помощи органов чувств, но одним разумом (чистым, по Канту).

Странно, но я не знаю, есть ли на ней чулки, и это не играет совершенно никакой роли.

Снимаю с ее ног туфли, восторгаясь совершенством линий.