Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

— Не уверен, что я когда-либо тебя любил. А по поводу расставания… Тебе не стыдно говорить об этом после того, что произошло той ночью?

— Кисыч, я пришла сказать тебе, что я беременна. У нас будет ребенок.

— Насть, ты не слышала того, что я тебе сказал? Ты не можешь быть беременной, потому что у тебя несколько дней назад были месячные. Впрочем, если это и так, то я не уверен, что ребенок наш. Он твой, но не наш — это уж точно!

И опять она пропустила мои слова мимо ушей. Мне припомнился учебник логики, где о таком приеме было сказано в разделе "Уловки социально-психологического характера". Определенно, она действовала по-школярски.

— Черкасов сказал неправду. Он хочет разлучить нас. Они все хотят разлучить нас. Но ты должен верить только мне, потому что я одна тебя люблю!

Потихоньку я начал выходить из себя. Но мысль о том, что возможно ее тактика и рассчитана на это, не давала окончательно разозлиться. Чем больше я злился, тем спокойнее говорил.

— Настя, тебе пора. Позволь, я провожу.

— Кисыч, выслушай. Я тебе все объясню.

— Нам не о чем говорить.

— Ты должен выслушать. Я беременна, Кисыч.

— Что ты заладила одно и тоже? Неужели тебе не надоело? Сначала ты говорила об этом Секундову, потом — мне. В апреле. Теперь — в ноябре. Как тебе хватает наглости являться после того, что у тебя было с Черкасовым и предъявлять претензии? Я свой договор сдержал, ты — нет. Зачем тебе вообще все это понадобилось? Объясни. Если бы ты ничего не портила, сейчас мы могли бы быть вместе. Знаешь, я мог бы простить тебе все, все, кроме глупости. А ты ведешь себя глупо, ведешь себя, как дура, а этого я тебе, Настя, никогда не прощу. Запомни. А сейчас — вон из моего дома!

Ее моя речь задела. Причем не с той стороны, о которой можно было бы подумать.

— Ты лучше своего приятеля Черкасова спроси, зачем он клевещет, чего он этим хочет добиться?

— Ты Черкасова не трогай. Он никогда в жизни не лгал (я покраснел)… когда речь шла о принципиально важных вопросах. Или ты хочешь, чтобы я устроил вам очную ставку? Впрочем, что это я кипячусь? Вон отсюда, слышишь? А не то я отведу тебя силой!

— Кисыч, может хватит ломать эту комедию? Ты же умный человек. Зачем тебе это?

Она нащупала брешь. Доводы к рассудку, к реальности, в которой жил я, были безотказным оружием. Быть выше условностей, значит, перестать быть homo ludens. Сейчас она, вероятно, не думала о скрытом смысле философии, которую выражала. Она думала только о действии слов. Слова интересовали ее как психическое оружие. Изощренно же она продумывает атаку! Впрочем, насколько изощренно в одном, настолько глупо в другом.

Я взял ее за рукав и потащил к двери. От нее пахло сексом. Мне стало противно. Противно было дотрагиваться до нее. Хотя, если вдуматься, что, собственно, случилось?

— До свиданья, Кисыч!

— Прощай!

— Ты не поцелуешь меня на прощание?

— Иди.

У нее началась истерика. Причем невозможно было понять, действительно ли она все это переживает. Может быть, она и сама этого не знала.

— Никуда я не уйду, пока ты не скажешь, что любишь. Слышишь, никуда я не пойду! — заорала она.

Отец в ужасе выбежал в коридор.

Поняв, что ее надо выдворить любой ценой, я принялся тащить ее к дверному проему. Она упала на колени. Лихорадочно обвилась вокруг меня, подобно змее, слезы хлынули из глаз.

Нашла зрителей. Бенефис Демонической.

Она вцепилась в бедро мертвой хваткой, и мне не удавалось ничего сделать.

— Папа, помоги, — попросил я, уже не соображая, что делаю.

Отец был в таком изумлении, что на него напал столбняк. Он не знал, что предпринять. Он! Он, который видел в своей жизни все!

— Я тебя не люблю! — заорал я, понимая, что терять уже нечего, что все рамки приличий попраны. — И никогда тебя не прощу! Не надейся! Убирайся вон! Вон отсюда!

Мне захотелось крикнуть, что я позову милицию, но от этой мысли стало смешно. Иногда смеховое начало неожиданно проявляется в самые неподходящие моменты.

С нее неожиданно все сошло, так же, как и появилось.

Слезы мгновенно высохли. Ясные глаза смотрели холодно и спокойно. Немного лукаво. При виде этих спокойных глаз мне стало страшно. Я представил, что такой человек мог быть моей женой.

Она встала с колен и вышла. Повернулась и посмотрела прямо в глаза. Она ждала, чтобы я захлопнул дверь перед ее носом. Или она до последнего не верила, что я смогу это сделать?

Я осторожно прикрыл дверь. Осторожно, чтобы не дай Бог, не получилось бы театрально!