Артур Кангин - Запах денег

Елена Сотникова действительно была смелой и даже отчаянной девкой. Она прыгала с парашютом. Взбиралась на отвесные скалы. С аппетитом едала скорпионов и гремучих змей. Посещала сексуальные притоны Бомбея.

— Я никого и ничего не боюсь! — Леночка широко расставляла кривые ножки в чудовищно безвкусной клетчатой юбке.

— А сме-смерти? — спросил ее, заикаясь, режиссер детской программы «Тик-так», Константин Рыбкин.

— И смерти! — подбоченилась Леночка. — Пусть приходит. Я со смехом взгляну в её оловянные глазоньки.

Рыбкин испуганно скосился на Леночку и горько вздохнул.

Леночка же щелчком выбила сигарету и отправилась на лестницу, перекурить перед просмотром очередных бездарных программ.

Смерть пришла. Явилась в образе чистенькой, аккуратной старушки. Села на кровать Леночки, в ножках. Принялась расчесывать седые космы черепаховым гребнем.

— Вы кто, мадам?! — рассвирепела Леночка. — Два часа ночи, все-таки! Как вы сюда проникли? Это частное владение!

Смерть повернула лицо к девушке. Глаза у бабушки были крепко закрыты.

— Я вас спрашиваю! — Леночка ошпаренной кошкой выскочила из кровати.

Смерть же, не проронив ни слова, шагнула и растворилась в кирпичной стенке.

У Леночки впервые в жизни лязгнули зубки и она отправилась на кухню, выпить валерьянки.

На следующий день Леночка вела себя на работе слегка пришибленно. Почти не ходила курить, болело сердце, а передачи, кои должна была разгромить в пух и прах, смотрела вполглаза. Отчет ее получился лаконичным и сухим.

— Елена Викторовна, — вызвал ее к себе генеральный продюсер Генрих Щеглов, — что-то вы на себя не похожи. Я вас нанимал на должность цепного пса. Так и ведите себя соответствующе. Мне кисейные барышни на этом посту не нужны.

— Я буду стараться.

— Идите. Старайтесь.

Смерть пришла в эту ночь опять. Традиционно села в уголке кровати, в ногах Леночки, принялась прихорашивать черепаховым гребнем седые лохмы.

Леночка больше не задавала Смерти вопросы. И так все ясно. Но ночь не спала. До самого утра выпучивала глазки на странную бабушку. На работу пришла совершенно разбитой. Доносы на коллег писать не хотелось. Перед внутренним взором маячила сивая бабулька. Так назойливо мерещилась, что даже генеральный продюсер, Генрих Щеглов, казался вовсе не страшным, а смешным, как клоун.

У Леночки даже проснулись жалость и сострадание к коллегам. Они горемычные мучаются за три копейки. Зачем в них искать плохое? Лучше хорошее.

В своих отчетах она стала применять слова «блистательный», «искрометный», «задушевный», «пронзительный».

Тотчас на ковер вызвал Генрих Щеглов.

— Знаете, милочка, — он зорко прищурился на Дворникову, — я просто изумлен вашей работой.

— Старюсь, как могу, — потупилась Леночка.

Генрих Щеглов закурил сигару, плеснул на дно бокала виски:

— И откуда только взялся этот убийственный сарказм, эта лютая ирония! Я в восторге!

— Шутите?

— Какие шутки! — Генрих Щеглов с грохотом выскочил из-за дубового стола. — Вы насмерть приложили последний «Тик-так» Константина Рыбкина. «Проникновенная, задушевная, добрая». Да после этих ядовитых слов я в пять минут рассчитал Рыбкина. Нам добренькие не нужны.

— Но я писала честно, — Леночка пошла багровыми пятнами.

— Ах, как я люблю этот злой, отвязанный юмор! — гулко, с надрывом захохотал Генрих Щеглов. — Вместе с вами мы расчистим Авгиевы конюшни. Рассечем Гордеев узел. Распутаем змеиный клубок… Елена Викторовна, идите в бухгалтерию. Я вам выписал премию. В утроенном размере. Благодарю вас!

Теперь Леночка просто не знала, как ей быть. Хоть увольняйся! Дурное писать рука не поднимается, а за хорошее половину телекомпании выставили на улицу.

Взяла за свой счет отпуск. Прошла на байдарке по Енисею. Вкушала у костра из жестянки говяжью тушенку. Собирала подберезовики и лисички. Даже крутанула краткосрочный роман с местным охотником на барсуков, Матвеем Кожемякиным.

Леночка похорошела, рыжие ее волосы выгорели и закурчавились. Она чувствовала себя, как никогда. Тем более, Смерть к ней больше не приходила расчесывать космы, не обращала к ней к ней белый лик с закрытыми глазками.

Леночке почудилось, что все обошлось. И когда она вернулась в Москву, то принялась ваять свои «стучалки» в прежнем виде — жесткие, злые, разоблачительные.

— Потеряли иронию, милочка, — щурился на нее сквозь дым сигары Генрих Щеглов. — Но и откровенная злоба — тоже неплохо. Нашей компании без ваши доносов, простите, записок, не обойтись.