Джойс Оутс - Череп

Странно: убийца не похоронил ее.

Странно: настолько сильно ненавидеть другого человека.

Господи, только бы она была мертва до того, как он взял в руки топор…

— Теперь у тебя есть друг, милая. Кайл — твой друг.

Жертве, по оценкам было где-то между восемнадцатью и тридцатью. Миниатюрная — как прикинули специалисты, сгнившая одежда была тридцать второго размера. Обувь — двадцать четыре, в карьере нашли одну босоножку с открытым носком. Грудная клетка, кости таза — все маленькое.

Бывала ли она беременна, рожала ли — определить невозможно.

Среди разбросанных костей не нашли никаких колец — только пару серебряных сережек, для которых требовалось прокалывать уши. Но уши жертвы исчезли, точно их и не было никогда. Только сережки остались тускло поблескивать.

— Может, он снял с тебя кольца. Должны же были быть у тебя кольца…

У черепа был узкий лоб и немного скошенный подбородок. Скулы — высокие и острые. Это поможет при лепке лица: все-таки характерные черты. Прикус неправильный — верхняя челюсть выступает. Кайл не мог определить, какой у нее был нос — длинный или короткий, вздернутый или с острым кончиком. В набросках они поэкспериментируют с разными носами, прическами, оттенками глаз.

— Ты была хорошенькой? От этого, как правило, все беды.

Волосы мертвой девушки лежали на подоконнике блестящими волнистыми прядями. Кайл протянул руку и потрогал.

Семейная жизнь: загадка.

Ибо как вообще возможно человеку без склонности к долговременному существованию с кем-то одним, без очевидного таланта к домашней жизни, семье, детям, оставаться женатым — притом, судя по внешним признакам, счастливо — больше четырех десятков лет?

Кайл рассмеялся:

— Да вот случилось как-то.

В этом браке он был отцом троих детей и любил их. Теперь они выросли — несколько отдалились — и вообще уехали из Уэйна, штат Нью-Джерси. Двое старших сами стали родителями.

Ни они сами, ни их мать ничего не знали об их призрачной сводной сестре.

По правде, Кайл и сам о ней не знал. Потерял связь с ее матерью двадцать шесть лет назад.

Его отношения с женой — с Вивиан — никогда не были страстными. Ему ведь требовалась жена, а не любовница. Вычислять, когда они последний раз занимались с ней любовью, хотелось меньше всего на свете: даже когда они только поженились, секс между ними был довольно неуклюж. Вивиан была такой неопытной, мило наивной, робкой — казалось, именно это в ней и привлекало. Любовью они часто занимались в темноте. И оба почти не разговаривали — если Вивиан и пыталась, Кайла это отвлекало. Часто он наблюдал за тем, как она спит, и не хотел будить ее. Только легонько касался ее, гладил ее бессознательное тело, а затем — себя.

Теперь же ему шестьдесят семь. Еще не старый — он это знал. Однако секс в последний раз у него был с женщиной, которую он встретил на Питтсбургской конференции в прошлом апреле; а до этого — с женщиной в три раза моложе его, род занятий неизвестен, возможно — проституткой.

Хотя денег она с него не взяла. Подошла к нему на улице, и спросила, не его ли интервью она смотрела по нью-джерсийскому телевидению. В конце единственного вечера, который они с нею провели, она странным жестом поднесла к губам его руку и поцеловала пальцы — почтительно и самоотреченно.

— Доктор Кэссити, я преклоняюсь перед таким человеком, как вы.

Все основные кости встали на место: скулы, надбровные дуги, челюсть, подбородок. Они определяли грубые очертания лица. Расстояние между глазами, например. Ширину лба относительно ширины лица на уровне носа, например. Неизменную структуру кости под маской эпидермиса. Кайл уже начинал ее видеть.

Глазницы черепа невозмутимо разглядывали его. Какой бы вопрос Кайл ей ни задал, отвечать пришлось бы ему самому.

Доктор Кэссити . Он доктор философии, [1] Обычная ученая степень, присваивающаяся при успешной защите диссертации, в первую очередь, по гуманитарным дисциплинам. — Прим. переводчика. а не медицины. Для его чувствительного слуха в титуле «доктор» всегда звучало легкое злорадство, какая-то насмешка.

Он уже перестал просить своих студентов называть его просто «Кайл». Сейчас он старше, у него репутация, и ни у кого из этих молодых людей язык не повернется обратиться к нему хоть как-то фамильярно. Наверное, им тоже хочется перед ним преклоняться, размышлял он. Хочется возрастной дистанции, пропасти, которую ни за что не перешагнуть.