Ричи Достян - Тревога

Впервые за всю свою жизнь Слава отдыхал от зависти. Поминутно бегая к соседям, он без конца задавал вопросы. Больше Косте, но так, чтобы Вика тоже слышала. Славу точно прорвало. Могло даже показаться, что он наслаждается своим невежеством: нате, мол, пожалте, весь я тут! Но его беспощадность к себе была так велика и искренна, что брат с сестрой восприняли это как проявление дружбы и наперегонки старались привести В БОЖЕСКИЙ ВИД своего приятеля.

— Ты убийственно некрасиво ешь... — говорила Вика.

— Например?

— Например, таращишь зачем-то глаза, когда подносишь еду ко рту.

Слава закрывал глаза совсем и продолжал жевать с блаженной улыбкой и жутким чавканьем.

Если трое приятелей бывали не одни, а шли всей компанией, Вика приближалась к Славе, клевала пальцем в бок, а затем молча выразительно смотрела.

Славка сначала паническим шепотом чевокал, потом, спохватясь, извинялся и, размякая от радости, что Вика занимается им, спрашивал:

— Опять не по-русски говорю?

— На протяжении ста метров, — отвечала Вика, рассеянно глядя по сторонам, чтобы не привлекать ничьего внимания, — ты успел дважды сказать «башка» вместо «голова», «ложу» вместо «кладу» и по-прежнему говоришь: «он приехал с Москвы»…

Обычно перед сном Костя и Вика по очереди читали вслух. Слава наслаждался, но не столько самой книгой, сколько сознанием, что читают ему. Время от времени задавал вопросы, тоже больше в угоду им: мол, смотрите, какой я простой, нисколько не стесняюсь.

— А я не понял, кто такой этот Великий Мумрик.

Вика, боясь Славу смутить, смотрела себе на руки и как бы рукам своим говорила и только под конец, подняв на Славу глаза, внимательно и мягко спрашивала:

— Теперь ты понял?

Ни черта Славка не понял и не собирался понимать — он благодарно мотал головой, а про себя думал: «Фик с ним, с Мумриком с этим, ты лучше еще раз на меня посмотри».

После приятной церемонии с пожеланиями «спокойной ночи» — и раз, и два, и пять, когда каждый почему-то норовил оказаться последним, — Слава затихал в полутьме веранды, и, по мере того как из него выходил зуд суеты, незаметно наплывали опасения. Тот, кто приучен к жажде иметь, навсегда отравлен страхом потери. И Слава боялся, не зная даже чего. Раньше это бывали маленькие очень определенные страхи. Сейчас это было большое смутное беспокойство: как бы этого самого лучшего в жизни никто у него не отнял!

Как раз в эти дни бабушка Юлия переживала очередной приступ заботы о внуке, что изредка случалось с нею в промежутках между ПРЕЛЕСТНЫМИ ВЕЧЕРАМИ. В эти дни любви и заботы она вставала немного раньше, чем обычно, и, пока Павлик самообслуживался, мыла вчерашнюю посуду, напевая или декламируя стихи своим поставленным голосом. А когда Павлик, причесанный и умытый, садился за стол, бабушка Юлия подсаживалась к нему, чтобы наконец спокойно покурить. Она пускала дым ему в лицо и пристально и въедливо, как разглядывают прыщ, впивалась взглядом в обожаемого внука.

— Ты только взгляни на себя в зеркало, Павел! Нет, ты не бледный — ты просто зеленый!

Он знал, чем это кончится: горячего чаю ему не дадут. Он получит пищу, НАСЫЩЕННУЮ ВИТАМИНАМИ.

Неумытая, без прически, а это значит — с головой в два раза меньшей, чем для гостей, постаревшая, потолстевшая оттого, что на ней шлепанцы, а не туфельки на шпильках, бабушка Юлия вскакивала и бежала срочно варить рисовую кашу, а покуда каша варилась, Павлик обязан был съесть фруктово-овощной салат.

Ему очень хотелось чаю, но он жевал холодный, шершавый салат из сырых овощей без намека на фрукты и готовился к сопротивлению. Он всегда мог сказать, что уже сыт, и с этим бабушка почему-то считалась.

Рисовая каша, оттого что ее варили срочно, получалась странная. Она была вязкая, как смола, и трещала на зубах сырыми внутри зернышками. Про вкус Павлик молчал, но однажды неосторожно заметил, что каша пахнет мышами.

Результат был неожиданный — бабушка не обиделась, а прижала руки к вискам и потребовала сию же минуту признаться, когда, где и с кем он нюхал мышей!

Ясный ум и уже настрадавшееся сердце давным-давно подсказали Павлику, что не всегда нужно всерьез относиться к поведению взрослых. Если бабушки, и та и эта, хватаются за голову и от жалости или от любви прижимают его к животу, считая, что прижимают к сердцу, то чаще всего это делается для вида.

Он рассеянно улыбался открытому окну и ждал, когда бабушка Юлия перестанет говорить, что мыши— это чума! Но она почему-то волновалась по-настоящему и нервно шагала по комнате. Павлик встал и забегал рядом с бабушкой, уверяя ее, что каша пррревосходная, но сейчас ему хочется съесть кусочек сыра и только поэтому он сказал про мышей.