Ричи Достян - Тревога

Лучше всех чувствовал себя Ленька: и покупался, и поспал, и поел, а теперь топал так, будто день только начинается.

Слава тоже был в отличном настроении, раздражал его только Павлик, который прилип к Вике, как только они вернулись к озеру с едой, и уже не отлипал до конца. Весь обратный путь он что-то рассказывал ей, принуждал останавливаться, заглядывал в глаза. Он что-то такое о себе говорил, что Вика дважды наклонялась и целовала его в макушку.

К закату небо начало голубеть. А они все шли, пока не добрели до луга, опоясанного соснами.

Каштановая лошадь с нестриженой русой гривой и длинным русым хвостом паслась без привязи среди цветов и травы. Такой лошади своими глазами никто из них не видал. Такая могла быть во сне или в сказке. Не верилось вообще, что ее когда-либо запрягали.

Заметив людей, она плавно подняла голову и вперила в них пытливо-отчужденный взгляд. Ребята смутились, почувствовав себя вошедшими в чужой дом без спроса. Каждый был убежден, что лошадь смотрит именно на него.

— Пошли, — тихо сказал кто-то.

Узкая тропка, еле серебрясь стеблями примятой травы, сбоку пересекала луг.

Когда они поравнялись наконец с хозяйкой луга, обнаружилось, что она все это время смотрела на собаку, а не на них.

Марс, не переставая, рычал задумчивым, беззлобным басом: он не переносил животных, которые были больше его самого.

Становилось прохладней. Реденький лес, оживленный кустарником и лиственными деревьями, просвечивал огнем. Гриша вел их туда — навстречу зареву, а оттуда широким фронтом, разбухая, катил по лесу рокот.

― Э-э! Скорей!.,

Они побежали за Гришкой, расталкивая сосны.

Лес неожиданно расступился. Высокая насыпь с рельсами на гребне остановила их. Они выскочили на закат…

Громадное, близкое, нежаркое солнце касалось рельсов.

Электричка уже подлетела к нему, и солнце попало под колеса: красные, черные, красные, черные, красные диски грохотали целый век!

Насыпь под колесами тяжело дышала.

Когда поезд прошел, они ходили смотреть на рельсы — снова прохладные и голубые. За это время солнце влезло в ближний лес, и он восторженно горел.

Маленькие люди сели на теплый песок, познавая еще одно из блаженств — блаженство усталости, когда она выходит из человека.

Молчаливые и собранные, они сидели, чувствуя, как земля сама притягивает к себе отяжелевшие тела. Под вечер все на свете устает и жаждет отдыха — небо от солнца, деревья — от ветра, даже камень, взятый в руку, всей тяжестью своей говорит: положи меня на землю, я тоже хочу отдохнуть.

Несколько счастливых, дней подряд, даже несколько часов — это необыкновенно много.

Мелкие неприятности, котррые врывались в жизнь семерых людей и одной собаки, не шли в счет, потому что врывались извне, а подлинное счастье в том-то и состоит, чтобы тебе не делали зла свои.

Очень остро, хотя и бессознательно, оценил это Слава. Он так привязался ко всем, ему так все, без исключения, теперь нужны, что и представить себе не может, как он расстанется с ними в сентябре.

Когда Костя погасил везде свет, сразу ощутимей стало, какая прохладная сегодня ночь.

И жар, и боль, и запах обожженной солнцем кожи доставляли радость. Славе казалось, что он никогда не уснет, а будет так лежать и чувствовать свое тело и весь этот длинный день, в котором от начала до конца было одно хорошее.

Крик матери давно улетел из ушей. Ругательства впервые отскочили, но и впервые в жизни он так сильно страдал от стыда. Он просто изнывал, боясь, что Вика слышит, какой он ИЗВЕРГ и что КОБЕЛЬ ему дороже МАТКИ. Зато как только вырвался к ним на ночлег, все мгновенно позабылось.

Через распахнутые на веранду окна текла без ветра влажная белая ночь.

Слава опустил руку, хотел протянуть ее под топчан, хотел потрогать Марса, но не рискнул: а вдруг спросонок не разберет, что свой? Он эту руку сунул под щеку, прикрыл глаза и сразу начал видеть: сидит вот тут, подле топчана, Марс и подставляет голову под Викину ладонь. Вика легонько поглаживает его и говорит, что он хорошая собака, что он красавец, умница! А он, нахал, мгновенно соглашается, и метет хвостом, и прижимает уши, и даже весь дрожит от наслаждения.

Понятия Слава не имел, какой тщеславный псы народ! Не знал, что похвала им часто важнее еды и воды. Сейчас он думал — все дело в ней, в Викиной руке, и замирал от радости, как будто Вика гладила его самого.

Полчаса прошло с тех пор, а все это уже сделалось прошлым, оставаясь только в глубине груди невесомым радостным комом.