Анна Бялко: Надкушенное яблоко Гесперид

Редакция выражает глубочайшие соболезнования родным и близким покойного. Князь Палей будет предан земле на кладбище Сен-Женевьев-Дю-Буа, в фамильном склепе.»

Ирина отвела взгляд от экрана и закрыла лицо руками. Вот. Она как чувствовала. Ни фига, конечно, это не случайная авария. Больно уж вовремя она произошла – если, конечно, смотреть на ситуацию глазами месье Перена. Как говорится, кому выгодно... Но Илья, Илюша...

Все ее тело вдруг пронизала резкая боль. Ирина даже не обратила на это внимания, так было больно душе, но боль не отпускала, сосредотачиваясь в районе поясницы. Нечего было сидеть столько времени, скрючившись...

Она осторожно встала, держась руками за край стола, и тут ей на ноги неожиданно хлынул неизвестно откуда взявшийся поток горячей воды. Обругав себя коровой, Ирина стала искать глазами опрокинутую чашку, и только тут до нее дошло, что, собственно, происходит. Она схватилась за телефон.

– Сашка! Это я! Сашка, Илья погиб, разбился на машине. Я знаю, это подстроено. И да, вот еще что – я, кажется, все-таки собралась наконец рожать.

Все закончилось в тот же день, но уже поздно вечером. Роды прошли нормально, достаточно быстро – все же не в первый раз – и, можно сказать, легко. Если это слово в принципе уместно по отношению к такому процессу, как роды. Девочка родилась здоровенькой, нормального веса и роста.

Ирина лежала в своей палате, медленно приходя в себя. Сашка сидел рядом, держа жену за руку. Он мужественно пытался присутствовать во время родов, но после первой попытки упасть в обморок в родильном зале был врачами выдворен прочь, и остальное время просто пробегал в панике по коридору под дверью родильного отделения. К жене его пустили только тогда, когда все закончилось. В палату вошла сестра, неся запеленутую, как кокон, девочку.

– Дайте, дайте мне посмотреть, – протянула руки Ирина.

– Да куда вам, нельзя тяжелое, – медсестра вручила сверток Сашке.

– Нет, дайте сюда. Я не буду подымать. Сашка!

Муж протянул ей ребенка. Ирина перехватила дочку, прижала к себе, одновременно неловко пытаясь приподняться в кровати. Почувствовав эту возню, девочка тоже забеспокоилась, наморщила старческое розовое личико, пошлепала губами, открыла глаза. Сашка нагнулся к Ирине, помогая ей принять удобную позу, и получилось так, что она вдруг увидела перед собой две пары совершенно одинаковых карих глаз. Только одни большие, а другие маленькие и почти без ресниц. Она невольно разулыбалась им навстречу, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

– Как мы ее назовем-то? – Спросил Сашка, забирая снова заснувшую девочку.

– Елена, – сразу ответила Ирина.

– Да? А что, вполне. Ленка. Аленка. Хорошо. Мне нравится. Ты это сейчас придумала, или давно решила?

– Давно, – ответила Ирина.

Она знала совершенно точно, что девочку должны звать именно так. И что это имя, без вариантов, было тем самым, которое Илья не назвал ей в день их последней встречи.

Спустя неделю, Ирина с дочкой благополучно вернулись домой. Как всегда бывает при появлении новорожденного ребенка, все в доме теперь было подчинено одной организующей идее и жило в едином ритме. Покормить, укачать, положить, переодеть, укачать, искупать, покормить – то, как работает этот метроном, известно каждой молодой матери. Между его четкими ударами с трудом удается выкраивать время для собственного сна, не говоря уже об удовлетворении каких-то иных потребностей. Ирина не была исключением. В ее случае ритм был задан тем более четко, что большинство времени она занималась девочкой одна. Мальчишки оставались на даче, ее мама организовывала их быт и не могла приехать помочь, Сашка, хоть и старался как мог, должен был все-таки еще и работать. Да Ирина и не возражала. Существование в режиме маятника, привязанного к младенцу, не являлось для нее чем-то новым и непривычным, в конце концов, третий раз – не первый, а навыки, казалось бы, надежно забытые с годами, легко восстанавливаются при первом же детском крике. Кроме того, для нее сейчас подобное состояние было практически целебным – в постоянной рутинной заботе о маленьком существе легко растворялись любые печальные переживания. Свежая боль и горечь воспоминаний об Илье постепенно вытеснялись из ее сознания необходимостью концентрации на уходе за дочкой, будучи словно стираемы мягкой детской губкой. Возможно, то, что она узнала о трагедии непосредственно перед началом родов, вызвало в Ирине некоторое странное, необъяснимое никакой логикой, но, тем не менее, устойчивое и успокаивающее ощущение непрерывности как перехода одного в другое. Илья исчез, но одновременно у нее появилась Аленка. Взамен утраченной привязанности образовалась новая, гораздо более сильная. Потеря друга смягчилась обретением дочери. Иррациональная идея того, что именно этот друг, убедивший ее в свое время сохранить эту дочь, теперь, исчезнув, как бы сохранился в ней, замкнув таким образом какой-то необъяснимый рассудком, но различимый подсознанием круг, странным образом не только помогала Ирине сохранять видимое и внутреннее спокойствие и не горевать слишком сильно, но как будто даже поддерживала ее чисто физически. Все трудные материнские обязанности первых дней, включая многочасовое ночное хождение с плачущей малышкой на руках, она выполняла легко и радостно, даже, казалось, не уставая и не нуждаясь в посторонней помощи. Молока хватало, грудь не болела, девочка исправно прибавляла в весе, сама Ирина не наблюдала у себя никаких осложнений, включая послеродовую депрессию, которой она побаивалась, помня ее прошлые проявления и зная свою к ней склонность. Но нет, на сей раз обошлось без этого. Все шло на удивление гладко.