Симона Бовуар - Зрелость

Я написала два длинных романа, первые главы которых были более или менее сносными, но затем перерастали в бесформенный набор фраз. На этот раз я решила сочинять достаточно короткие рассказы и строго довести их от начала до конца. Я запретила себе придумывать дешевую романтику и чудеса; я отказалась выстраивать интриги, в которые не верила, описывать среду, о которой не имела представления; я попытаюсь наглядно показать истину, которую проверила самолично; она определит целостность книги, тему которой я обозначила иронично позаимствованным у Жака Маритена названием: «Главенство духа».

Большое влияние на меня оказали книги, фильмы о войне, над которыми в отрочестве я плакала горючими слезами. Все эти «Sursum corda» [59] Вознесем сердца ( лат. ). , «Вставайте, мертвые!», все возвышенные слова и жесты вызывали ужасные картины: поля сражений и груды трупов, раненые «с телячьими лицами», по выражению Эллен Зена Смит, чей роман «Не так спокойно» потряс меня. Рядом с собой я видела Зазу, доведенную до безумия и до смерти морализмом ее окружения. Самое искреннее, что присутствовало в моем предыдущем романе, это мой ужас перед буржуазным обществом. В этом отношении, как и во многих других, я оказалась созвучна своему времени; идеологически левые силы были скорее критичными, чем конструктивными; революционер говорил тем же языком, что и бунтовщик, он не гнушался нападок на мораль, эстетику, философию правящего класса. Поэтому все способствовало моему проекту. Через частные истории я хотела указать на нечто, их превосходящее: огромное количество преступлений, больших и малых, которые прикрывают спиритуалистические надувательства.

Между персонажами разных моих новелл я установила некие связи, довольно, правда, слабые, но каждая способствовала созданию чего-то целостного. Первую я посвятила бывшей моей подруге Лизе. Я описывала увядание робко живущей девушки, которую угнетали мистицизм и интриги института Сент-Мари; она изо всех сил безуспешно старалась быть некой душой среди душ, в то время как тело втайне мучило ее. Второй моей героине, Рене, я отдала лицо, бледность, большой лоб сестры доктора А… с которой я познакомилась в Марселе. Я понимала, что в детстве существовала тесная связь между мазохизмом некоторых из моих игр и моей набожностью. Мне также стало известно, что самая благочестивая из моих тетушек заставляла мужа крепко стегать ее по ночам. Я забавлялась, воображая, как у взрослой женщины набожность вырождается в свинство. Вместе с тем «Социальные команды» я представила в сатирическом свете; я пыталась заставить почувствовать двусмысленность самоотверженности. В обоих рассказах я использовала псевдообъективный тон с завуалированной иронией, имитировавшей иронию Джона Дос Пассоса.

В следующей истории я взялась за Симону Лабурден, которую называла Шанталь. Закончив учебу в Севре, она поехала преподавать литературу в Руан. С судорожной недобросовестностью она пыталась представить себя и свою жизнь в определенном свете, чтобы произвести впечатление на своих друзей. Из ее дневника и внутренних монологов было заметно, как она преображает каждый из своих опытов, гонится за чудесами, создает себе образ свободной от предрассудков женщины с тонкой чувствительностью. Она действительно проявляла большую заботу о своей репутации. Упорно желая играть некую роль, она привела в отчаяние двух юных учениц, обожавших ее, перед которыми она в конце концов сбросила маску. Эта новелла обозначила определенный прогресс; в своем внутреннем монологе Шанталь представала одновременно такой, какой она мечтала быть, и какой была на самом деле; мне удалось передать пространство, отделяющее Я-реальное от Я-воображаемого, каковым и является дурная вера. Встречи Шанталь и ее учениц тоже были проведены достаточно искусно: через благожелательное видение подростков угадывались недостатки молодой женщины. Позже похожие приемы я использовала в романе «Гостья», чтобы указать на плутовство Элизабет.

Слабости, которые я приписывала Шанталь, так сильно раздражали меня не столько потому, что я наблюдала их у Симоны Лабурден, сколько потому, что я сама была им подвержена: в течение двух или трех лет я не раз поддавалась искушению подтасовывать свою жизнь, чтобы приукрасить ее. В марсельском одиночестве я постепенно избавилась от этого недостатка, но все еще ставила его себе в упрек. Роман, который в «Гостье» пишет Франсуаза, вращается вокруг этой темы. Она меня занимала, и я с большим удовольствием разрабатывала ее. Между тем сегодня история Шанталь представляется мне простым упражнением: в каком-нибудь романе моя героиня могла бы играть второстепенную роль, в ней не было ничего значительного, что заставило бы следить за ее успехами и неудачами.