Симона Бовуар - Зрелость

Его разрыв с семьей произошел в моей книге в 1920 году. Чтобы воссоздать атмосферу эпохи, в библиотеке Руана я прочитала номер журнала «Иллюстрасьон» и подшивку газеты «Юманите»; сравнение поставило меня в тупик: между двумя рассказанными мне историями, происходившими в одно и то же время и в одной и той же стране, не оказалось ничего общего. Я не стала на этом задерживаться, взяв только два или три факта. Глава, в которой Пьер прибывал в Париж, начиналась большим блестящим пассажем. Он разгуливал по галереям Лувра, с волнением разглядывал «Святого Людовика» Греко; затем на площади Отель-де-Виль случайно присутствовал на церемонии, где Пуанкаре награждал Париж крестом «За боевые заслуги». Удрученный этим маскарадом, он задавал себе массу вопросов: как объяснить то, что можно создать прекрасную картину, нарисовав голову негодяя? В чем правда искусства и когда оно становится предательством? Чуть позже он познакомился с молодыми коммунистами и, хотя разделял большую часть их взглядов, отказывался признавать их предопределенное видение мира; наперекор их гуманизму он отстаивал свою приверженность бесчувственной поэзии вещей, а главное, выше коллективных интересов ставил индивидуальные ценности. Эти споры возникли не на пустом месте, поскольку я вовлекла его в сентиментальную историю, заставившую его изо дня в день проверять значимость собственного сердца и любимого лица.

Лицо это было лицом Зазы, которую я снова назвала Анной, опять попытавшись воскресить ее образ. Она вышла замуж за наиболее одаренного сына Эстиньяков и во время каникул, которые она проводила в окрестностях Юзерша, стала подругой Мадлен и познакомилась с Пьером, который снова встретился с ней в Париже. Любовные истории казались мне банальными; впрочем, набожность Анны, ее верность, уважение, с каким относился к ней Пьер, исключали для них вульгарную связь; я придумала для них платоническое, но очень глубокое чувство; интеллектуально, морально Анна открывалась для жизни. Однако муж запрещал ей любые дружеские отношения. Как и в предыдущем романе, разрываясь между долгом и счастьем, она умирает. Так, сатира обернулась трагедией; буржуазный спиритуализм проявлял не только свою смехотворность, но и губительность.

Между тем Мадлен присоединилась к своему брату в Париже; они вели забавную аморальную игру: ловко умея надувать мужчин, она вместе с братом устраивала кражи. Свою партию она исполняла с легкостью, но были у нее и свои проблемы; ее терзала болезнь, от которой, по моим ощущениям, и я не совсем излечилась: ее завораживал другой. «Как мне хотелось бы стать похожей на Маргерит!» — думала она в детстве, встречаясь с маленькой жительницей поместья и любуясь ее безупречными локонами. Брата она любила таким, каков он был, однако влюбилась в приятеля Пьера, молодого коммуниста по имени Лаборд, уверенность и сила которого восхищали ее, и с тех пор мир вращался вокруг этого человека, совершенно самодостаточного, отводившего ей роль одного из своих сателлитов. Но вот случилось так, что он тоже полюбил Мадлен, она была нужна ему, и он сказал ей об этом; мираж растворился, Лаборд оказался не безупречным совершенством, а всего лишь человеком, подобным Мадлен. Она отвернулась от него и снова горделиво погрузилась в собственную жизнь.

У этого романа было одно достоинство: несмотря на обилие эпизодов и тем, я основательно его выстроила, я не бросила по дороге ни одного персонажа; внешние события естественным образом сочетались с личным опытом, я сделала успехи в искусстве рассказывать историю, вести сцену, в умении выстраивать диалоги. И все-таки мое поражение было от этого не менее очевидным. Снова, воплощая историю Зазы, я предала ее; я опять совершила ошибку, подменив мать мужем, и если его ревность воспринималась с большим пониманием, чем в предыдущем романе, то я, однако, не сделала более правдоподобным безнадежное отчаяние Анны. Раз она продолжала жить со своим мужем, «спасение», которое предлагал ей Пьер, не было таковым; их разрыв лишал ее только дружбы, которой я не сумела придать необходимого жгучего накала, чтобы оправдать смерть Анны.

Преображение Мадлен получило еще меньше оправдания; учитывая ее характер, казалось неубедительным, что она могла отказаться от мужчины, сохранив при этом к нему огромное уважение, только потому, что он любил ее.

Наконец, я не знала среды, в которой вращался Пьер; второстепенные персонажи были невыразительны, лишены жизненности. После приемлемого начала роман тянулся нескончаемо. Наспех закончив последние главы, я поняла, что партия проиграна.