Симона Бовуар - Зрелость

В конце мая мы узнали, что Политцера пытали и расстреляли. Фельдман был казнен в июле. Большое число коммунистов постигла та же участь, а на плитках метро желтые и красные «уведомления» сменяли друг друга в ускоренном ритме. В июле в объявлении за подписью Оберг сообщалось, что отныне репрессии распространяются на семьи террористов: ближайшие родственники по мужской линии будут расстреляны, женщины депортированы, дети интернированы; тем не менее покушений и саботажей меньше не становилось. Лаваль начал проповедовать «смену», то есть отправку французских рабочих в Германию и взамен этого возвращение оттуда пленных; мы считали отвратительным этот шантаж в отношении пленных, но французские рабочие не поддались. Немцы прилагали большие усилия для создания интеллектуального сотрудничества, но безуспешно. Граната повредила книжный магазин «Рив гош», который они разместили в Латинском квартале на месте фотостудии «Аркур». Почти вся французская интеллигенция бойкотировала выставку Арно Брекера, которую немцы организовали в Оранжери. Назначенный министром национального образования Абель Боннар осудил вялость своих предшественников, он потребовал, чтобы университет «занял активную позицию»; его не поддержали; в своих лицеях мы с Сартром вели уроки по своему усмотрению, и никто никогда не требовал у нас отчета. В Латинском квартале студенты устраивали довольно серьезные антинемецкие манифестации, раздражавшие оккупантов. Некоторые молодые люди выражали свое отвращение к «Национальной революции» более нелепым способом, приводившим в отчаяние блюстителей морали: длинные волосы по оксфордской моде, завитая челка, в руке — зонтик; эти модники устраивали вечеринки, во время которых упивались свингом; их преклонение перед англичанами, их анархизм представляли собой своеобразную форму протеста. Некоторые из них заглядывали во «Флору» и, несмотря на их кривляние, казались нам весьма симпатичными.

Антисемитские преследования, полицейские репрессии, нищета; парижский климат был удушающим. В Виши трагедия сопровождалась комедией, вызывавшей у нас время от времени смех. Мы с восторгом узнали, что в свободной зоне запретили «Тартюфа». Нас порадовало замешательство Петена, в которое его вверг Жиро, явившийся сдаться ему после своего бегства из плена.

Писатели наших взглядов негласно придерживались определенных правил. Не следовало писать в газетах и журналах оккупированной зоны и выступать на Радио-Париж; можно было работать в прессе свободной зоны и на Радио-Виши: все зависело от смысла статей и передач. Опубликовать книгу по другую сторону линии было вполне законно, здесь — возникали вопросы; в конечном счете решили, что и тут тоже главное — содержание произведения. Сартр долгое время хранил «Возмужание» в столе, поскольку ни один издатель не согласился бы выпустить столь скандальный роман; зато он отнес Галлимару мой. Что касается театра, то следовало ли осуждать Вермореля за постановку спектакля «Жанна с нами»? Никто не обладал правом судить. Сартр в «Мухах» призывал французов отрешиться от покаяния и наперекор порядку потребовать свободу: он хотел быть услышанным. Поэтому он без всяких сомнений предложил свою пьесу Барро: ведь написал-то он ее по его совету. Однако, чтобы поставить произведение, где первые женские роли будут играть дебютантки, требовалась большая смелость: Барро уклонился. Тогда Сартр обратился к Дюллену, с огромным уважением относившемуся и к белокурой, и к темноволосой Ольгам; вот только у него возникло затруднение: спектакли, которые он поставил в Городском театре, не принесли дохода; «Мухи» с той массой статистов, которая требовалась по сюжету, повлекут огромные расходы: ему необходимо было найти финансовую поддержку, никто из наших друзей не был в состоянии предоставить ее. Мы поверили в чудо, когда Мерло-Понти, которого мы держали в курсе этих переговоров, сообщил нам, что он обнаружил пару богатейших меценатов, которые горели желанием встретиться с Сартром и дать денег на постановку его пьесы.

Встреча состоялась во «Флоре». Мужчина носил звучное имя Нерон. Он выглядел лет на тридцать пять. Лицо восковое, слегка дегенеративное, с подбородком в духе Филиппа II, с гнилыми зубами, пронизывающим взглядом. На нем был роскошный костюм с длинным пиджаком и очень высоким воротником, кашемировый галстук с крохотным узлом по последней моде. В его одежде было что-то пижонское, мало соответствующее серьезности его физиономии; массивный перстень с печаткой сверкал на одном из его пальцев. Его подруга, Рене Мартино, приятная на вид брюнетка, показалась мне поразительно элегантной, тем более что в ту пору редкие женщины хорошо одевались. Мы ходили с непокрытой головой или в тюрбанах; только что появившиеся в продаже огромные разукрашенные шляпы стоили целое состояние и зачастую вызывали насмешки; Рене носила как раз такую, покрытую розами, но с такой непринужденностью, что, не делая ее смешной, шляпа ее красила. Разговор вел Нерон, он говорил с уверенностью и изяществом. Деньги его интересовали лишь постольку, поскольку позволяли встречаться с писателями и артистами; увлекаясь философией, он, по его словам, хорошо знал Гегеля и феноменологию. Особенно его занимала проблема времени. Он начал писать эссе о мошенничестве, рассматривая его как извращение понятия времени: мошенник, по его мнению, страдал своего рода «укорачиванием продолжительности». Он с одобрением прочитал рукопись «Мух» и предоставлял в распоряжение Дюллена сумму, необходимую ему для постановки пьесы. Его интеллектуальное самомнение нам не понравилось, однако нельзя требовать от мецената слишком многого, и, прощаясь с ним, мы потирали руки.