Симона Бовуар - Зрелость

В Пасси было целое поселение русских белоэмигрантов, и в том году лучшей моей ученицей была русская. Семнадцать лет, светловолосая, со старившим ее пробором посередине, грубые башмаки, чересчур длинные юбки — Лиза Обланофф сразу привлекла меня своей агрессивностью. Она резко прерывала меня: «Я не понимаю!» Иногда она так долго отвергала мои объяснения, что я была вынуждена не обращать на это внимания; тогда она, подчеркнуто скрестив руки, испепеляла меня взглядом. Как-то утром я встретила ее в метро на станции «Трокадеро», где я делала пересадку; она подошла ко мне, широко улыбаясь: «Я хотела сказать вам, мадемуазель, что в целом я нахожу ваши уроки очень интересными». Мы проговорила до дверей лицея. Несколько раз по утрам я снова встречала ее на платформе и поняла, что это было не случайно: она меня подстерегала; она пользовалась нашим разговором с глазу на глаз, чтобы добиться ответов, которых я не давала ей в классе. В следующем году ей хотелось бы продолжить свои занятия по философии, но родители не получили французского гражданства, а без гражданства она лишалась прав на обучение, к тому же отец хотел, чтобы она стала инженером-химиком. Она несколько лет посещала лицей Мольера, но нашла там лишь одну подругу, тоже русскую, которая покинула лицей тремя годами раньше, чтобы зарабатывать на жизнь. Других своих подруг она считала скучными и глупыми; обо всех она судила с крайней строгостью и не ощущала себя солидарной с этим обществом, на которое смотрела издалека с насмешливой отстраненностью. Именно эта отдаленность делала ее столь требовательной интеллектуально: она целиком отказывала в доверии этой чужой цивилизации и принимала лишь истины, доказанные в свете универсального разума. Своему положению изгнанницы она была обязана также и причудливым, а нередко странным видением вещей и людей.

Свое свободное время я проводила не совсем так, как в предыдущие годы. Я забросила Монпарнас. Ольга снова ходила на занятия в «Ателье», она вернулась туда тайком; потом, чтобы подавать реплики одной подружке, выучила роль Оливии в «Двенадцатой ночи» Шекспира; когда они проходили прослушивание, ею заинтересовался Дюллен и очень ее хвалил. И тотчас весь класс захотел подружиться с ней, но что еще важнее, она почувствовала уверенность и теперь приходила на занятия регулярно, отныне не было усерднее ученика, чем она. Она совершенствовала свою дикцию, старательно повторяя «Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет». Она делала упражнения на импровизацию с разными преподавателями, работала над пантомимой с Жан-Луи Барро. Дюллен ценил ее и показал Барро; он нередко говорил мне о ней с явным уважением. Она поселилась в отеле на площади Данкур, и я часто встречалась с ней за ужином в маленьком ресторане рядом с театром, который посещали актеры труппы и ученики школы. О тех и о других она рассказывала мне множество историй.

Прекрасная Мадлен Робинсон в театре и в кино сыграла не одну роль, но продолжала учиться ремеслу; она жила неистово и беспорядочно, бросая деньги на ветер, одеваясь прелестно, но всегда несколько небрежно: она презирала благопристойность, осторожность, видимость, и Ольга ее за это уважала. Среди дебютанток Дюллен предсказывал самое прекрасное будущее Берте Тиссан, маленькой некрасивой уроженке Люксембурга, но зато наделенной необычайным темпераментом; в роли Марии в спектакле «Благовещение» она заставила плакать своих товарищей. Многого ожидали и от смуглой девушки с длинными косами и выразительным лицом, которая взяла себе псевдоним Андре Клеман; она была очень близка с забавным парнем, весьма талантливым, по имени Дюфило. Я познакомилась с Сесилией Бертен, которая, предназначая себя театру, готовилась вместе с тем к сдаче экзамена по философии. С блестящими глазами, выступающими скулами, темной кожей, она рядилась в шали ярких расцветок, делавших ее похожей на цыганку: у нее был шарм, но ей не хватало естественности. Ольга довольно тесно сдружилась с одной югославкой с черными, как вороново крыло, волосами, которую я часто встречала на Монпарнасе, ее тоже звали Ольга. Но из всех девушек и юношей школы ее любимцем был Мулуджи, который уже прославился в двух или трех фильмах; в шестнадцать лет ему удалось избежать неуклюжести отрочества, он сохранил серьезность и свежесть детства. Принятый Жаком Превером и его группой, в частности Марселем Дюамелем, общаясь с ними, он приобрел на удивление разноплановую культуру; поразительно, сколько разных вещей он знал и не знал. Хорошо знакомый с давних пор с сюрреалистической поэзией и американскими романами, теперь он открывал Александра Дюма и восторгался им.