Симона Бовуар - Зрелость

Несмотря на возможности, которые открывались нам в Париже, наше трио очень скоро столкнулось с теми же трудностями, что и в Руане. Во время каникул Сартр писал Ольге длинные письма — в том числе и такие, в которых он описывал ей Неаполь. Они послужили отправной точкой для его новеллы «Новизна ощущений»; она ему отвечала, и встретились они очень тепло. Им нередко случалось бродить по Парижу до зари, радуясь возможности быть вместе. Потом вдруг Ольга начинала дуться. Такие резкие перемены вызывали тем большее раздражение у Сартра, что их дружба, как ему казалось, крепла; Ольга, со своей стороны, все труднее сносила его досаду. После долгих часов обсуждений она часто становилась раздражительной; неопределенность собственного будущего пугала ее. Кроме Сартра и меня, она была знакома только с Марко и Бостом, и томилась, много времени проводя в одиночестве. Несколькими месяцами ранее, в Руане, она решила испытать, как на нее действует спиртное, и проглотила у стойки два перно подряд: результат намного превзошел ее ожидания. К таким экспериментам она больше не возвращалась. Теперь же, чтобы обмануть скуку и чувство тревоги, она охотно прибегала к перно, что повергало ее в мрачное исступление. Возвращаясь в свой номер, я порой находила под дверью розовый лист бумаги, исписанный беспорядочным почерком: таким образом Ольга выражала свое отвращение к миру и к самой себе. Или же, по примеру Луизы Перрон, на дверь своей комнаты она прикрепляла кнопками листок, на котором я с трудом разбирала загадочные, отчаянные слова. Я переживала за нее и считала еще более несправедливым, чем раньше, то, что она нередко косо смотрела на меня. Я надеялась, что в Париже мы естественным образом выберемся из того лабиринта, в котором удерживало нас руанское уединение, но нет. Сартр по-прежнему не уставал обсуждать поведение Ольги, я теряла надежду найти выход, и мне стало надоедать бродить по кругу. Нисколько не улучшаясь, ситуация становилась все более невыносимой для всех троих. Я воспринимала как избавление вечера, которые проводила в обществе Марко и Боста, ставшими неразлучными. Они вместе ходили в кино, на концерт; Марко отдал Босту ключ от своего номера, чтобы он мог слушать там пластинки, когда ему вздумается. На Боста действовали обаяние Марко, его чудачества, его предупредительность, которую он принимал с царственной простотой молодости; однако его не удивляло, когда он видел, как Марко впадает в мрачное уныние. Ему казалось, что Марко переживает за свою карьеру. Летом он пел в казино Виши, и выступавший там Лори Вольпи, случайно услышав его, воскликнул: «Какой необычный голос!» Знаменитые певцы редко проявляют доброжелательность к дебютантам, и эта неожиданная похвала вскружила Марко голову.

В октябре он побывал на прослушивании у директора Оперы. «Ну что ж, месье! — сказал ему тот. — Возвращайтесь, когда научитесь петь должным образом». Этому поражению, которое мы не могли себе объяснить, Бост и приписывал дурное настроение Марко. Постепенно ему пришлось признать истину: Марко ожидал от него гораздо большего, чем дружба, и с этой надеждой связывал счастье всей своей жизни. Бост не желал ни отказываться от дружбы Марко, ни подчиняться его страсти: он тоже оказался в ловушке. Марко больше не таился; он выходил из себя, плакал, он подозревал, что Бост ищет от него защиты у Сартра. Однажды утром, когда я работала в «Доме», внезапно появился Марко. «Пойдемте», — повелительно сказал он мне сдавленным голосом. Я пошла вместе с ним на улицу Деламбр и с изумлением увидела на его глазах слезы. Накануне, возвращаясь к себе около шести часов вечера, он услышал в своем номере тихую музыку и шепот голосов; посмотрев в замочную скважину, он увидел Ольгу и Боста, они целовались, только и всего, но, принимая во внимание сдержанность Ольги, он сделал из этой сцены выводы, для него трагические.

Впоследствии я узнала, что вечером он встретил в «Доме» Сартра и Ольгу и с усмешкой произносил фразы, которых никто из них не понял, поскольку Сартр не знал того, что знал Марко, а Ольга не догадывалась, что он это знает. Остаток ночи Марко проплакал; он слишком хорошо понимал, что произошло: уже давно эти молодые двадцатилетние люди нравились друг другу; наперекор сложностям и требованиям взрослых, они бросились друг другу в объятия.

Лично я считала, что Ольга приняла здравое решение, разомкнув круг, из которого нам не удавалось выйти. Сартр всегда умел держать удар и честно признал свое поражение. Марко с жаром пытался убедить нас порвать отношения с Ольгой и Бостом; мы отказались, и он распространил свою обиду и на нас. Он разгуливал по Монпарнасу с револьвером в кармане, неожиданно появлялся в «Доме», чтобы застать нас врасплох; он думал, что мы все четверо собираемся в моей гостинице, замышляя против него заговор; он следил за одним из окон: на стекле вырисовывались тени, и он в ярости сжимал рукоятку своего револьвера; он был обескуражен, когда я ему сказала, что живу в другом номере. Иногда ему было трудно изображать гордеца. Он не скрывал своей боли, своих слез. Нам стало так жаль его, что мы решили взять его с собой в Шамони.