Лоуренс Норфолк - В обличье вепря

И продолжаю существовать, подумал Сол. В голове равномерно пульсировала боль. Скоро придется вставать. «Steinbrech» [205]собрала еще меньше книг. К тому времени, как вышел его последний том, опубликованный три года и три месяца тому назад, издателей у него осталось всего пятеро: Зуррер, который по-прежнему превозносит до небес его гений в аннотации объемом в четверть странички к каждой очередной публикации; безупречно нищее «Editions Maroslav-Lèger», здесь, в Париже; одно университетское издательство в Соединенных Штатах; неизменные и не изменяющие себе датчане; ну и вот еще один переплетенный вручную томик — кстати, и напечатанный, судя по всему, собственноручно, верным профессором из Клюйского университета. Стихи его, как ему недавно сказали, стали «obscure». Не то малопонятными, не то никому больше не интересными.

Самая последняя книга на полке была не похожа на остальные. Крупнее всех прочих, переплетенная в зеленый картон, она напоминала скорее школьную тетрадь и стояла, прислонившись к румынскому изданию «Es gibt so eben» [206]. Если ему когда-нибудь удастся набрать текстов еще на один томик и если томик этот когда-нибудь увидит свет, то и тогда этой тонюсенькой книжке придется подвинуться дальше, в самый конец полки. Она всегда останется последней из его книг. Но — знаменует она собой окончание одного побега или начало другого? Он же стоял и смотрел, как Рут уходит вверх по склону — и исчезает. Он же вошел в коровник.

Мешки были там, точно так, как она и обещала. В них был ржаной хлеб, несколько луковиц, твердокаменная копченая колбаса и письмо от Якоба, написанное на страничках, вырванных из учетной книги. Он прочитал с большим трудом: «Соломон, твой „Рильке“ больше тебе не поможет, не помогут ни „Гёте“, ни твои родители…»

И после этих слов с почерком у Якоба произошло что-то странное. Отличить зачеркнутое от вписанного между строками стало практически невозможно, и на протяжении трех следующих страниц Сол сумел разобрать всего несколько разрозненных слов и фраз. Четырежды слово «истина» было выписано аккуратными ровными буквами, но зато все, что вокруг, всякий раз было попросту нечитаемым. Последняя страница была покрыта какими-то каракулями, не имевшими ничего общего с буквами какого бы то ни было алфавита. Подписано письмо было одним-единственным символом, который мог быть и буквой «J», и просто галочкой, одобрительным росчерком.

Вот так и начался его побег. До окончания которого и до последней точки изнеможения оставался еще почти целый год. Якоб будет ждать его в этой, конечной точке. На последних днях пути, в самом сердце Пинда, у него начало складываться впечатление, что горы вокруг движутся, очень тихо и незаметно, склоняются к нему, как будто отвешивают чудные такие поклоны. Он помнил смутное чувство тревоги, которое сопровождало это впечатление. Его движение вперед уже давно утратило всякое, даже призрачное подобие цели, впрочем, очень может быть, что ее и не было с самого начала. Было какое-то непредвиденное, неожиданное место, в котором бесконечное пространство должно свернуться и уйти. Щелк. Вот эдак вот. И еще одно, другое, в котором он сам будет больше не в состоянии двигаться.

Последний брошенный им взгляд наткнулся на что-то похожее. Он никак не мог решить, на которое из двух.

Он помнил, как наступило осознание того, что местность вокруг стала гораздо суше, склоны теперь были сплошь покрыты каменистыми осыпями и серым мхом. Мох он соскребал с камней и жевал, заедая пригоршнями снега и даже не чувствуя горечи. Из носа у него шла кровь и застывала, забивая ноздри. Горло саднило от холодного воздуха. Башмаки он обмотал полосками ткани, оторванными от рубашки.

Ноги, подумал Сол, стянул носок и посмотрел вниз. Бесцеремонный американский врач в Венеции бросил тогда на них один-единственный взгляд и сказал, что он будет хромать всю оставшуюся жизнь. Позже, здесь, в Париже, ему прочитала целую лекцию женщина-хирург с суровым лицом: она тыкала ему чуть не в самое лицо рентгеновские снимки и, бегая пальцами с ярко накрашенными ногтями по пластиковым поверхностям, показывала плохо зажившие трещины и пустившиеся в вольное плавание по мягким тканям кусочки хряща. «Это ваши собственные ноги, мсье. Вот и боли теперь тоже будут — ваши собственные». Но болей не было. Видимо, что-то произошло с нервными окончаниями: ног он вообще почти не чувствовал.

Он дотянулся до края утеса и посмотрел вниз. Перед ним открылся огромный кратер, как будто чья-то гигантская рука зачерпнула и вынула отсюда невероятный объем цельной скальной породы. Далеко внизу он заметил нечто похожее на проложенную по дну кратера тропинку. Но способа добраться отсюда до этой тропинки, судя по всему, попросту не существовало. Стены кратера были практически гладкими. Должно быть, думал он много позже, как раз в этой точке он как никогда был близок к концу. Рук и ног он почти не чувствовал, не то от холода, не то от усталости, он и сам не понимал. Он уже даже не в состоянии был вспомнить хотя бы что-то из той жизни, которая осталась позади. Надо поспать, подумал он и повернулся, чтобы найти какое-нибудь место, где можно прилечь. За спиной у него стоял Якоб.