Григорий Рыскин - Новый американец

А банджо, гитара, контрабас, скрипка – пели:

Эти простодушные hill-billy с их простодушными песнями. Потом выступил вперед толстобрюхий патриарх певческой семьи в каштановой кожаной шляпе, гриб-боровик с гитарой.

– А это моя дочь, – сказал боровик. – Ей тридцать четыре года. Думал, она останется в девах. Но Бог послал ей хорошего человека, и тот взял ее. Сейчас они споют вам свою песню о гигантском траке, который они водят по дорогам вдвоем.

И вышла маленькая, худенькая, с глазами-вишенками, в джинсовом комбинезоне, а вслед гигант ковбой с гитарой – и запели:

А между тем Банки так и шныряли на электрокарах, устраивая всюду свой немецкий ordnung. Справа от сцены плакат:

NO DRUGS NO KEGS

NO GLASS CONTAINERS

NO OPEN FIRES [59].

И никто не курил марихуану, не разводил костров, не разбрасывал бутылок. И еще, тут не было ни единого негра.

Пузатые крепкие старики с хлопковыми усами – security, – в широкополых кожаных шляпах, следили за толпой, как за стадом на ранчо, уверенно поставив ковбойские сапоги со шпорами на жерди ворот.

– А это одна из моих пяти дочерей, – говорит старик страж другому старику.

Дочь в такой же шляпе и сапогах со шпорами, закованная в замшевые брюки, стройная, с льняным руном до плеч, играет с собакой-львом. Каштановый пес приседает, улыбается, борется мощной лапой с cowgirl, привыкшей повелевать животными.

Но вдруг на сцену вышел индеец, выплыл в чешуйчатом пиджаке, как большая хищная рыба. Раймонд Фейрчайльд, виртуоз банджо, держа на вытянутых руках COX FAIRCHILD – банджо, сработанное им самим, – цена 5000 долларов. Ударил по струнам и запел:

И люди встали, приветствуя виртуоза струн. И полная, инкрустированная золотом луна легла на пологой горе. Луна – банджо Бога.

Оставив Нинка в кресле, он отправился потолкаться среди людей. И вдруг увидел своего дальнего родственника Илью. Изящный маленький джентльмен, в пестром пончо из шерсти ламы, в техасской шляпе с бронзовой пряжкой, поющей в унисон с бронзой его античных сандалий, вкушал кантри-мюзик, откинувшись в шезлонге.

– Вот, сбежал из кемпинга «Сосна», – объяснил Илья после приветствия. – девяносто пять процентов человечества – глупцы. Моргидж, шопинг, карьера. Этот отвратительный эмигрантский smalltalk [60]. Моргидж, моргидж, моргидж [61]. Как будто изо рта выпрыгивают жабы.

– Это потому, что вы гуманитарно сориентированный инженер. Была в совке такая многочисленная популяция.

Обогнув толпу под тентом, они пошли по тропинке вдоль Делавера. Изголодавшись по разумному общению, Илья так и приник к своему родственнику:

– Вслушайся, природа настоена на музыке, я имею в виду не только пение птиц. Все есть ритм, вибрация – от электрона до прибоя. Ты думаешь, этот хилый уродец Моцарт сотворил «Волшебную флейту»? Он просто подслушал музыку у Провидения.

– Но при чем здесь этот песенный конвейер? Тут тысяч пять народа… Сорок пять баксов билет… да торговля кассетами, – вступил я.

– А разве мейстерзингеры не кормились вокруг феодальных замков, разве классическая музыка не была на содержании у аристократии?

– И тем не менее уж больно все похоже на ярмарку, – настаивал я.

– Одни приехали сюда во имя профита, другие – из любви к искусству, я – чтобы познать. Ты знаешь, у меня рыночная профессия, дом, «мерседес». Но я признаю единственную ценность – разум. Эти русскоязычные кики-каки. Спаси меня от них. Приезжайте завтра в мотель «Сосна». Иначе весь мой уик-энд будет осквернен. Для меня нет большего удовольствия, чем диалог с интеллигентным собеседником. Приезжайте.

На другое утро они спустились по семнадцатой дороге на юг и, свернув вправо, оказались у русского мотеля «Сосна». Котлован с гравием, раскисшая глина подъездной дороги, фанерные строения барачной архитектуры.

Хозяин, длинный, с рыжим пухом на затылке, влажными больными глазами, ступая большими шагами по гравию, пытался убежать от лысенького, в шортиках, с неожиданно сильными молодыми ногами.