Барбара Квик - Девственницы Вивальди

Сколько раз я ускользала из объятий сна, пускаясь в путешествие по неосвещенным коридорам своей памяти! Но сон всякий раз настигал меня раньше, чем я успевала добраться туда, куда так безудержно стремилась. В те дни мне отчаянно хотелось узнать — кто мои родители? Почему они бросили меня здесь? Какая у меня будет жизнь, если я их отыщу?

Секретные архивы скаффетты содержат подробнейшие, до мелочей, записи о каждом младенце, оказавшемся в нише церковной стены. Кто-то из оставленных там найденышей завернут в бархат и кружево, кто-то — в грязные тряпки. Иногда в пеленках или прямо в крохотной ручонке обнаруживается некий знак, и он всегда половинка от чего-то — от искусно выполненной миниатюры, медальона или редкостной монеты. В этом случае родительница может в один прекрасный день явиться сюда с другой половинкой вещицы и забрать свое чадо. За все время моего пребывания в Пьете такое случалось всего дважды, но каждая из воспитанниц мечтает об этом и надеется на чудо даже с большим пылом, нежели на Небеса Божьи.

Самые первые мои воспоминания относятся еще к бессловесным временам — и все же гораздо более поздним, чем день, когда меня сунули в scaffetta и оставили здесь. Была весна. Я точно знаю, что весна, потому что мое обоняние улавливало некий дивный запах — лишь много времени спустя я догадалась связать его с пурпурными цветками глицинии, оплетающей стены и заглядывающей во все окна с дерзкой отвагой ухажера, вознамерившегося во что бы то ни стало достучаться до сердца девы-затворницы.

Помню плеск дождя по воде канала — на него выходили окна комнаты. Конечно, это было еще до наступления возраста сознания, как называла его maèstra Эммануэла, тогдашняя настоятельница. Тогда мне казалось, что лившаяся отовсюду музыка исходит прямо из каменных стен ospedale. Она звучала всегда, поэтому с младенческой рассудительностью я решила, что камни умеют петь. Позже, увидев оркестр, я внушила себе, что воспитанницы составляют единое целое с инструментами, на которых они играют. Ведь были же инструменты частью их имен: Беатриче даль Виолин, Мария даль Флауто, Паола даль Мандолин — Беатриче Скрипка, Мария Флейта, Паола Мандолина. В прозваниях некоторых девушек не упоминались никакие музыкальные приспособления, потому что божественные звуки исходили прямо из их тел: Пруденца даль Сопрано, Анастазия даль Контральто, Микелина д'Альто. Помню также момент, когда я узнала от кого-то, что эти девушки вовсе не ангелы, что они из такой же плоти и крови, как я сама.

Я уже стала iniziata в оркестре, а мой детский умишко по-прежнему находил массу предлогов, чтобы отвлечься от строгостей учебы и молитв. На занятиях у Вивальди я зачарованно разглядывала его шевелюру — казалось, она прямо-таки полыхала в случаях, когда кто-нибудь из нас фальшивил или не мог поспеть за нотами. «Il Prète Rósso», — шептались у него за спиной. Так зовут его и поныне — Рыжий Аббат.

Иногда он заставлял нас играть так быстро и так долго, что пальцы начинали кровоточить. Тогда мы воздевали руки вверх и показывали ему, а он только головой кивал:

— Ничего, ничего. Ради музыки стоит проливать кровь. Девицы беспрестанно роняют кровь, хотя и не по столь благородной причине.

Нам оставалось только краснеть при этих словах.

Находились такие, кто предсказывал Вивальди дурную кончину из-за его рыжих волос, — я же всегда верила, что Бог его возлюбил. Не потому, что он священник; по правде говоря, я и тогда уже догадывалась, что духовное звание — куда чаще добывание хлеба насущного, нежели зов сердца. Но Вивальди был осенен Божьей благодатью, потому что слагал для нас такую музыку, которой не погнушался бы и хор ангелов.

Он до сих пор ее пишет. Хоралы — те, что он в самое последнее время начал создавать для нас, — по моему мнению, входят в число самых божественных его творений и наиболее всего выражают его натуру, его подлинную натуру, которую он прячет от всех. Эта музыка переполнена чистым духом Антонио Вивальди, являя всем не просто священника, но воистину Божьего человека.

Со всей Европы съезжаются люди послушать, как мы исполняем его музыку: поэты, философы, принцы, епископы, короли. Мы наблюдаем, как они пытаются заглянуть за решетку, скрывающую нас от посторонних глаз, через вуали, которые позволяют каждой из нас казаться прекрасной и молодой. А они сыплют золото в руки дожа: «Это для венецианских сироток».

Я тоже держала золото в руках, не замечая своего богатства. Бедняжка Анна Мария! Если бы ты могла тогда знать то, что мне ведомо ныне! Если бы ты могла хоть краешком глаза заглянуть в будущее, сколько утешения ты нашла бы в своем настоящем! Но мое давнее «я», та юная страдающая девочка, не услышит меня, сколько бы строк я ни нацарапала в этой книжице, сколько бы тайн ни открыла. Я-то могу читать ее слова, а она мои — никогда. Она осталась в прошлом, словно в западне, никому не нужная, одна-одинешенька.