— Ты видишь белое здание? — сказала она. — Там живет Эрнест Хемингуэй.
— Правда?
— Ты удивлен.
Я сказал:
— Я ожидал чего-нибудь более продуманного.
— Это очень простое место, — сказала она, как бы подтверждая реальность. — Белая комната с белыми стенами, смотрит на гавань. Хочешь зайти?
Я колебался.
— Может быть, он работает.
— Он привык, что к нему приходят люди. — Она посмотрела на меня с прохладцей. — Ты не очень любопытный парень, да, Роман?
— Я здесь не для этого, мама.
— Нет?
Я сказал:
— Есть кое-что, что я хочу спросить у тебя.
— Угу.
— Есть ли в городе кто-то новый?
— Конечно.
— Кто-нибудь, кого я знаю?
— Ты слишком осторожен, дорогой мой, — сказала она. — Это тебе не идет. — Она остановилась под красным тентом бара и заглянула внутрь. Коренастый мужчина в белой рубашке без рукавов открывал бар, расставляя столы и стулья.
Я сказал:
— Мама, можешь ты послушать меня секундочку?
— Я слушаю. Слушаю.
Я сказал:
— Я ищу свою старую подружку. Короткие волосы. Не очень высокая.
— Как ее зовут?
— Клэр Инглиш, — сказал я.
— Твоему отцу тоже нравились невысокие женщины. Иногда я думала, что ему следовало жениться на кукле.
— Она здесь?
— Она вызвала некоторую суматоху, когда сошла с автобуса. Всё мужчины. Но у меня нет ни малейшего представления, где она остановилась.
— Но ты уверена, что она здесь?
— Да, хотя я с ней еще не встречалась, если ты это имеешь в виду. — Она обмахнулась рукой, словно веером. Помахала низенькому человеку на другой стороне улицы. — Только не говори мне, что ты забыл, кто это, — сказала она.
— Кто?
— Это — Джерри Маллоу.
— Он отлично выглядит.
— Здесь можно делать все, что угодно, Роман. Вопрос только в том, чтобы вовремя перестать задавать вопросы. — Она снова заглянула в тень бара. — Давай зайдем на минутку, Роман. Что-то у меня слабость. И так приятно посидеть, пока не началась музыка. После этого, господи боже, ты едва можешь услышать собственные мысли.
— Кто-нибудь еще был в автобусе?
— Что? — Она была уже на пути в бар.
— Еще кто-нибудь был в автобусе вместе с Клэр Инглиш?
— Они не приезжают на автобусе, милый. Эти дни давно прошли.
— Но подожди, мама, подожди еще немножко.
— Нет, дорогой, я просто не смогу больше вынести ни секунды этой жары.
Я проснулся на кушетке; было четыре часа утра. Я чувствовал запах сигарет наверху. Слышались шаги, словно М. потеряла что-то и не могла найти. Я снова уснул со страстным желанием вернуться в мой сон. И я вернулся. Это было словно продолжилось кино, после того как поменяли катушку.
Теперь в карибском городке была ночь; из баров лилась музыка. Я увидел маму, идущую по узкой, мощенной булыжником улочке в компании людей, которых я знал с детства, — доктор Фрум, наш дантист, Глория Стайлз, Джонни Бест, краснощекий мальчишка, который жил через улицу от нас и совершил самоубийство.
— Роман, — сказал доктор Фрум, — ты все еще носишь фиксатор? Не имеет значения, что твои родители платят такие деньги, чтобы выпрямить твои зубы, если ты не будешь носить фиксатор.
— Он у меня в тумбочке, — ответил я. — Я надеваю его каждую ночь.
— Ему нет нужды больше носить фиксатор, — сказала Глория Стайлз.
— Пока он его не сломал, не имеет значения, где он его держит, — сказал дантист.
Все от души над этим посмеялись.
Мы отошли на тротуар, группа, которая возвращалась с вечеринки, погудела клаксоном и помахала нам шляпами.
— Автобус, набитый студентами инженерного факультета, — мягко сказал дантист.
— Как грустно, — отозвался я.
— Они успокоятся, — сказала Глория. — Все так себя ведут первые неделю или две.
Улица мягко поднялась на сотню ярдов, мимо величественных обветшалых зданий, то тут, то там были припаркованы блестящие машины.
— Они должны чистить их и полировать каждый день, — сказала мама.
— Хорошая чистка занимает две минуты, — сказал доктор Фрум. — Они не относятся к своим зубам серьезно, пока не начинают их терять. Тогда они приходят ко мне.
Улица влилась в заполненную народом шумную площадь; люди сгрудились в кучу, плечом к плечу, двигались только их головы. Симпатичный черноволосый молодой человек в военном жакете кивнул мне. Я подумал: откуда бы я мог его знать? В другом конце площади в ночное небо вздымался большой собор. Можно было слышать живую музыку, щипки электрогитары, человек в сомбреро пел в микрофон.
Читать дальше