Дэвид Гилмор: Лучшая ночь для поездки в Китай

И было больше: больше полицейских сбивали внизу снег со своих ботинок; разнообразные репортеры, потом еще одна, которая забыла свою записную книжку на кофейном столике и вынуждена была вернуться, чтобы забрать ее. Облегчение на ее лице было очевидным. Все эти адреса, все эти телефонные номера могли потеряться.

Я слышал, как мегафон двигался вдоль улиц посреди ночи, слышал успокаивающую металлическую властность, словно сам Бог ищет его, словно Бог говорит: вам лучше отдать его. Но однажды они больше не пришли. Я думал, они поехали искать еще куда-нибудь. Просто отсюда их не слышно.

Я видел команду новостишников, снимающих у фасада нашего дома; они сняли длинный план, начав от бара на углу и в конце концов дойдя до крыльца. Они повторили съемку, для безопасности, как мы называем это в нашем бизнесе. Я был рад их видеть. Только в то утро я гадал, было ли это лишь мое воображение, или появились признаки охлаждения всеобщего внимания, которое было захвачено исчезновением Саймона? Полиция, газеты. Они к этому привыкли, разве не так? Чтобы он исчез? Это было, словно (и я держал эту мысль при себе) М. и я стояли в толпе милых, улыбающихся незнакомцев, но кто-то в этой толпе, все еще дружелюбный, все еще полный доброты, начал отодвигаться, словно бы отделившись от толпы, немножко в сторону, так что теперь между ним и нами появилось определенное пространство.

Когда в центре города рухнул старый кинотеатр, погибли двое подрядчиков, эта новость заняла первую страницу. Я думал, это плохо, это отвлечет. Позже в тот день я заперся в ванной, снова шел снег, я сидел на унитазе, закрыв глаза, и слушал. Прошло какое-то время. Потом раздался звон в водопроводной трубе, гудок с улицы, кто-то запер машину, глухой звук сушилки для одежды, но за этим, даже за звуком снегопада, я мог слышать его, я мог слышать, как он говорит со мной. Просто он казался намного дальше, живой, такой же живой, как и раньше, только более далекий. Я подумал, это снег. Он мешает.

Когда я вышел из ванной, М. стояла у кухонного окна, глядя в маленький парк под нами.

— Думаешь, снег затруднит его поиски?

— Нет, — сказал я. Я положил руки ей на плечи, но она автоматически высвободилась, не отрывая глаз от окна.

Несколько дней спустя я увидел в газете фотографию Клэр Инглиш. Это была старая подружка, женщина с лицом ребенка, с короткими легкими волосами. Я подумал, она хорошо выглядит — после всех этих лет. Должно быть, у нее тоже все хорошо. Такая большая фотография в городской газете. Я немного почитал, чтобы узнать, что она поделывала с тех пор, как я в последний раз ее видел: публицист в маленьком литературном журнале, правительственный чиновник по связям, заместитель директора компании, исполнительный директор, пресс-секретарь заместителя министра — ни одного шага назад на всем пути. Но почему, подумал я, все в прошедшем времени? Потом я посмотрел на верх страницы. Это была колонка некрологов. Она была звездой среди умерших в этот день. Клэр бы это понравилось. Она была амбициозна, всегда стремилась к следующему повышению. Умерла от рака яичников. Я помню, что она сказала мне, когда мы в первый раз спали вместе. «Я просто создана для того, чтобы любить тебя, — сказала она, — и не любить тебя». И тогда и теперь мне казалось, что это немного безвкусно.

На следующий день я пошел на ее похороны. Не знаю почему, у меня было такое чувство, что я должен. Было унылое, затянутое облаками, послеполуденное время, снег лежал унылыми могильными холмами. Можно было разглядеть первые черные пятнышки на вершинах сугробов. Подтверждение, что под ними прячутся куда худшие вещи. Я ехал в такси и смотрел по сторонам. Никогда раньше не замечал, как много в городе маленьких детей. Небольшие комочки зимних комбинезонов появлялись то там, то здесь, держась за папин палец или глядя в сугроб. Родители подталкивали их. Одна женщина вела своего годовалого малыша за помочи.

Я вошел в церковь как раз перед тем, как началась служба. Снаружи была горстка народу, многих я не видел со времен университета; они стали старше, бледнее, серее и толще. Казалось, каждый важная шишка, но, может быть, это был просто свет. Этот плоский, бессолнечный свет зимы делал их похожими на персонажи из фильма Бергмана. Поглядывающих в окно церкви, ожидающих Бога.

Я увидел Джонни Коттона. В колледже он пьянствовал от души, и по его брюшку, по его красным глазкам было понятно, что он все еще не бросил этой привычки. Он с подлинной сердечностью пожал мне руку и дважды произнес мое имя густым басом. Было время, когда Джонни, симпатичный молодой актер, работал по всему городу. Он сказал мне как-то вечером в баре, в его голосе звучал намек на смущение: «Я собираюсь стать большой звездой, Роман. Я собираюсь стать чертовски большой звездой». Он закончил тренировкой бойцовых собак на Западном побережье, собственная компания, он сказал. Он не оборонялся — ни капельки. Теперь он вернулся в город, немножко занимается сухой кладкой, так кое-что, чтобы занять время. Он не знал о моем сыне, и я ему не сказал. Хороший парень, но полагаю, не слишком увлекается чтением газет.