Татьяна де Росней - Ключ Сары

Когда он окликнул меня по имени, я сосредоточенно изучала меню вместе с Зоей.

— Джулия Джермонд.

Я подняла голову и увидела высокого плотного мужчину лет сорока пяти. Он опустился на стул напротив.

— Привет, — поздоровалась Зоя.

А я вдруг поняла, что не могу выдавить ни слова. Я могла только молча смотреть на него. У него были густые русые волосы, в которых серебрилась седина. Линия волос уже начала подниматься надо лбом. Квадратная челюсть. Красивый нос с горбинкой.

— Привет, — обратился он к Зое. — Закажи себе тирамису. [68] Бисквит, пропитанный кофе и вином, с прослойкой из сыра маскарпоне. Тебе понравится.

Уильям приподнял темные очки и сдвинул их на лоб. У него были глаза матери. Бирюзовые и слегка раскосые. Он улыбнулся.

— Итак, вы журналистка, если не ошибаюсь? И живете в Париже? Я искал информацию о вас в Интернете.

Я откашлялась и нервно затеребила свои наручные часы.

— Знаете, я поступила аналогичным образом. Ваша последняя книга мне очень понравилась. Я имею в виду «Тосканские пиршества».

Уильям Рейнсферд вздохнул и похлопал себя по животу.

— Да, эта книга принесла мне лишних десять фунтов веса, от которых я уже никогда не избавлюсь.

Я с готовностью улыбнулась незамысловатой шутке. Мне нелегко было перейти от этой легкой, ни к чему не обязывающей болтовни к тому, что, как я прекрасно сознавала, ждало нас впереди. Зоя бросила на меня многозначительный взгляд.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились прийти сюда и встретиться с нами… я вам очень благодарна…

Эти слова мне самой показались неубедительными и вымученными.

— Никаких проблем, — улыбнулся он, щелчком пальцев подзывая официанта.

Мы заказали тирамису, кока-колу для Зои и капуччино для себя.

— Вы впервые в Лукке? — поинтересовался он.

Я кивнула. Вокруг нас суетился официант. Уильям Рейнсферд обменялся с ним пулеметными фразами на итальянском. Оба рассмеялись.

— Я часто бываю в этом кафе, — пояснил он. — Мне нравится здесь. Уютно и спокойно. Даже в такой жаркий день, как сегодня.

Зоя принялась за свое тирамису, и ее ложечка звонко постукивала о стенки стеклянной вазочки. В воздухе повисло неожиданное молчание.

— Итак, чем я могу помочь вам? — легко полюбопытствовал он. — Мара что-то говорила о том, что вас интересует моя мать.

В душе я вознесла горячую благодарность Маре. Похоже, ее вмешательство не на шутку облегчало мне задачу.

— Я не знала, что ваша мама умерла, — сказала я. — Приношу свои извинения.

— Все нормально, — пожал он плечами, опуская кусочек сахара в кофе. — Это случилось давно. Тогда я был еще ребенком. Вы знали ее? По-моему, вы выглядите для этого слишком молодо.

Я отрицательно покачала головой.

— Нет, я никогда не встречалась с вашей матерью. Просто случилось так, что я переезжаю в квартиру, в которой она жила во время войны. На рю де Сантонь, в Париже. И я знакома с людьми, которые были очень близки с ней. Вот почему я здесь. И именно поэтому я приехала сюда, чтобы встретиться с вами.

Он отставил чашечку и пытливо взглянул на меня. В его чистых и ясных глазах таилось спокойное, задумчивое выражение.

Под столом Зоя положила мне на колено вспотевшую, липкую ладошку. Я смотрела, как мимо промчались два велосипедиста. На нас снова обрушилась жара. Я глубоко вздохнула, словно собираясь с головой нырнуть в темную, холодную воду.

— Собственно, я даже не знаю, с чего начать, — запинаясь, выговорила я. — Я знаю, вам, наверное, очень трудно снова вспоминать об этом, но, боюсь, я должна это сделать. Мои родственники со стороны мужа, Тезаки, они встречались с вашей матерью на рю де Сантонь в сорок втором году.

Я рассчитывала, что фамилия «Тезак» пробудит в нем какие-нибудь воспоминания, но он не пошевелился. Похоже, и название улицы, рю де Сантонь, ему тоже ни о чем не говорило.

— После всего случившегося, я имею в виду трагические события июля сорок второго года и гибель вашего дяди, я просто хотела сказать вам, что семья Тезаков никогда не забывала вашу мать. Особенно мой свекор. Он вспоминает ее каждый день.

Над столиком повисло тягостное молчание. Уильям Рейнсферд медленно прикрыл глаза.

— Простите меня, — быстро добавила я, — я знаю, что вам больно вспоминать и говорить об этом. Простите меня.

Когда он наконец заговорил, голос его прозвучал хрипло и едва слышно.

— Что вы имеете в виду под трагическими событиями?

— Ну как же… Облава, стадион «Вель д'Ив»… — неуверенно пробормотала я. — Еврейские семьи, которых согнали со всего Парижа в июле сорок второго…