Татьяна де Росней - Ключ Сары

Голос его звучал неестественно, натянуто. Я вдруг поняла, что хочу, чтобы он сломался, заплакал, проявил хоть какие-нибудь чувства. Почему? Да потому что мне нужно было дать выход собственным эмоциям, мне нужны были слезы, чтобы смыть боль, печаль и пустоту, мне нужно было переживать вместе с ним, ощутить особенное, интимное, личное единение с этим мужчиной.

Уильям уходил, он уже встал из-за столика, забрал ключ и блокнот. Мне невыносима была мысль, что он уйдет так просто и так быстро. Если он уйдет прямо сейчас, убеждала я себя, я больше никогда его не увижу. Он больше никогда не захочет ни разговаривать, ни увидеться со мной. Я потеряю последнюю нить, которая еще связывала меня с Сарой. Я потеряю его. По какой-то мне самой непонятной причине Уильям Рейнсферд был единственным человеком, рядом с которым я хотела сейчас быть.

Должно быть, он что-то такое прочел на моем лице, потому что заколебался, не решаясь повернуться и уйти.

— Я должен съездить туда, — сказал он, — в Бюн-ла-Роланд и на рю Нелатон.

— Я могу поехать с вами, если хотите.

Глаза наши встретились. И снова я увидела в них чувства, которые, как мне было совершенно точно известно, я в нем вызывала — сложную смесь презрения и благодарности.

— Нет, я бы предпочел поехать один. Но я буду очень признателен, если вы дадите мне адрес братьев Дюфэр. Я бы хотел встретиться и с ними тоже.

— Конечно, — пробормотала я, глядя в свой ежедневник и торопливо записывая для него адрес на клочке бумаги.

Внезапно он снова тяжело опустился на стул.

— Знаете, кажется, мне нужно выпить, — сказал он.

— Конечно, — согласилась я, знаком подзывая официантку. Мы заказали вино.

Пока мы молча потягивали напитки, я про себя подивилась тому, как мне комфортно, легко и спокойно в его присутствии. Двое соотечественников-американцев не спеша наслаждаются вином. Нам не нужны были слова. И я не ощущала никакой неловкости. Но я твердо знала, что как только он допьет последнюю каплю своего вина, то встанет и уйдет навсегда.

И вот этот момент наступил.

— Спасибо вам, Джулия, спасибо вам за все.

Он не сказал: «Давайте не терять друг друга из виду, давайте писать друг другу по электронной почте, давайте созваниваться время от времени». Нет, ничего этого он не сказал. Но я знала, о чем кричало его молчание, кричало громким и повелительным голосом: «Больше никогда не звоните мне. Не ищите меня, пожалуйста. Мне нужно разобраться со своей жизнью. Мне нужно время и тишина. И еще спокойствие. И мир. Мне нужно понять, кто же я такой».

Я смотрела, как он уходит от меня под дождем, пока его высокая фигура не затерялась в городской суете.

А потом я сложила руки на животе, позволяя одиночеству обнять меня.

Вернувшись вечером домой, я обнаружила, что меня поджидает семья Тезаков в полном составе. Они сидели с Бертраном и Зоей в гостиной. Я мгновенно ощутила, что атмосфера в комнате очень напряженная.

Родственники явно разделились на две группы: Эдуард, Зоя и Сесиль были на моей стороне и одобряли мои действия, а Колетта с Лаурой резко отрицательно отнеслись к тому, что я сделала.

Бертран не проронил ни слова, сохраняя непривычное молчание. На лице его была написана скорбь, уголки рта трагически опущены. Он избегал смотреть на меня.

Как я могла так поступить, взорвалась Колетта. Как я могла разыскивать эту семью, как я могла навязываться этому мужчине, который, как оказалось, не знал ничего о прошлом своей матери!

— Этот бедняга… — подхватила моя золовка, вздрагивая всем телом. — Только представьте, теперь он узнал, кто он такой на самом деле, узнал о том, что его мать еврейка. Узнал о том, что вся его семья была уничтожена в Польше, а его дядя умер от голода. Джулии следовало оставить его в покое.

Внезапно Эдуард вскочил на ноги и поднял руки над головой.

— Мой Бог! — воскликнул он. — Что случилось с этой семьей? — Зоя прижалась ко мне, ища защиты и укрытия. — Джулия совершила храбрый и честный поступок, — продолжал он, кипя от ярости. — Она сделала все, чтобы семья маленькой девочки знала, что о ней не забыли. Что мы помним о ней. Что мой отец побеспокоился о том, чтобы Сара Старжински не чувствовала себя лишней в приемной семье и знала, что ее любят.

— Ох, папа, прекрати, пожалуйста, — вмешалась Лаура. — Все поступки Джулии продиктованы исключительно эмоциями. Никогда не следует ворошить прошлое, из этого не получается ничего хорошего, особенно если речь идет о том, что случилось во время войны. Никто не хочет помнить об этом, как не хочет об этом и думать.