Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!

Доктор Хиббен».

Как я понял, случай беспрецедентный. Никто даже не помнил, чтоб директор Колонии Роз когда-нибудь предпринимал подобные действия. Отдельных колонистов время от времени предупреждали, даже исключали, но колония в целом никогда еще не получала выговора. Поэтому ощутимо чувствовался стадный страх – если мы не исправимся, нас всех накажут, даже если мы не виновны в совершенных до сих пор преступлениях: прожженной простыне и украденных тапочках.

В качестве способа противодействия общей тревоге, или, напротив, ее усиления, главным предметом нашей застольной дискуссии были примеры дурного поведения колонистов, и Мангров поведал особенно цветистую историю, хотя излагал ее примечательно ровным и серьезным тоном, без всякой аффектации – мажорно-депрессивным.

– Несколько лет назад был здесь в зимнее время один свихнувшийся английский писатель, – мрачно и торжественно объявил он. Глазная повязка лоснилась, здоровый глаз излучал рассудительность и отчаяние в равных долях. – Он шнырял в спальни постояльцев и совал под кровати чайные чашки со своей мочой.

– Я тоже слышала, – подтвердила София в футболке излюбленного черного цвета. – О чем он при этом думал?

– Полный идиот, – заключил Дон, прыщавый скульптор, на которого интересно было смотреть: шрамы на лице бросались в глаза, половинка большого пальца тоже привлекала внимание. – Если бы я застал его в своей комнате, вытряхнул бы потроха с дерьмом вместе. Как его звали?

– Филип Голдберг, – ответил Мангров.

Еврей, конечно, подумал я про себя. Мы вечно нарушаем спокойствие.

– Возмутительно, – сказала София. – Как ему вообще разрешили приехать сюда?

– Сюда вечно берут всяких чокнутых, – заявила Дженет.

– Он опубликовал роман, хорошо принятый в Англии, – сообщил Мангров.

– Как его уличили? – поинтересовался Тинкл.

– Точно не знаю, – сказал Мангров. – Я приехал через несколько недель после того, как его попросили убраться. По-моему, вышло так, что кто-то обнаружил чашку, кому-то рассказал, потом все остальные стали заглядывать под кровати и увидели чашки.

– Но как выяснили, что это его рук дело? – расспрашивал Дон.

– Повторяю, я точно не знаю, – повторил Мангров. – Просто поняли, что это он. Странный был человек. Потом, видно, признался Хиббену при личной встрече.

– Интересно, что он сейчас делает, – вымолвил я.

– Почему? – удивилась София.

– Всякий раз, услышав об интересных людях, даже о возмутительно интересных, обязательно думаю, чем они занимаются в данный момент. Хотя тот писатель скорей всего спит, если он в Англии, в чем нет ничего особенно интересного, но, по крайней мере, мир может чувствовать себя спокойно, не опасаясь его извращенных проделок.

– Кажется, чайные чашки вполне в английском стиле, – довольно проницательно заметил Тинкл.

– Гнусная пакость, – заключил Дон.

– По-моему, вы правы насчет чайных чашек, – обратился я к Тинклу. – Может быть, он хотел дать подсказку, настоящую английскую подсказку, как маньяк-убийца, который хочет, чтоб его поймали.

После этого беседа переключилась на других безнадежных личностей, потерявших рассудок в колонии, причем список вышел весьма внушительный. Но меня это не волновало, так как я успел привыкнуть к сходству колонии с сумасшедшим домом.

После ужина Мангров, Тинкл и я направились в комнату Тинкла посовещаться с бутылкой виски. Оставалось около получаса до новой встречи с остальными у Хиббена, где нас вновь будет ждать белое вино, хотя предположительно он иногда предлагает и джин. Я надеялся, что там появится Ава. По-прежнему был в галстуке с колибри и пиджаке из сирсакера, решив лучше остаться в костюме, который уже произвел на нее благоприятное впечатление. Не встретившись с ней за ужином, я мог бы погрузиться в мрачное разочарование, но радостно – и пьяно – плыл вместе с двумя своими друзьями.

Мангров, как самый старший и потому естественный лидер, сел в комнате Тинкла на легкий стул с перекладинами, на котором я сидел в прошлый раз. Я занял кресло за письменным столом Тинкла, а сам Тинкл расположился на кровати. Каждый держал в руках добрый стакан виски, которое мы по-джентльменски потягивали. Тинкл раздал по кругу сигары, включил вентилятор; мы пускали дым в окно.

Все молча наслаждались мужской компанией, а я пристально разглядывал нашего высокого меланхоличного лидера Мангрова. Он выглядел вполне величественно, с длинными ногами, в наглазной повязке. Ему было скорее под пятьдесят, чем за сорок, но велосипедные гонки поддерживали его в хорошей форме.