Валерий Зеленогорский: В лесу было накурено Эпизод 1

Дальше было казино; здесь ничего неожиданного не было. Олигарх засадил 250 штук и не грустил совсем – время было такое. Прогулка по ночному Амстердаму закончилась в наркопритоне «Сан-Франциско», где нас охраняли два джипа, наши машины вызывали уважение у простых голландцев. Внутри притона ничего интересного не было: обкуренные маргиналы, и все. Вернувшись в отель, все разошлись по интересам. Поэт пошел с Инной к себе, он любит этот тип теток и знал, что отказа не будет. Артист был пленен Олексой. Она забыла о детях и решила сорвать цветок любви с артистом, которого она видела в кино 1975 г.

Мы с олигархом сидели в его президентском номере. Время было тяжелым, он был недоволен: стал говорить, что надо бы девок позвать, но местные говорили, что девушки его уровня уже спят или выехали к султану Брунея. Он напрягался, и я решил его как-то утешить; позвонил в ресепшн и сказал на своем скудном английском, что я хочу блэк энд уайт, имея в виду блондинку и брюнетку. Через час карлик-консьерж привел черную и белую. Черная была не совсем черная – она была с острова Суматра и училась в университете, белая была роскошная лошадь кустодиевских форм с ленивыми жестами. Их звали Брэнда и Паскаль. Мы же дали им новые имена: Брэнда Рассел и Паскаль Лавуазье (Паскаль училась на химика). Я давно хотел попробовать черную, но, видимо, долго ждать нельзя. При выключенном свете Брэнда Рассел не отличалась от девушки из Рязани ничем. Мечта оказалась фальшивой.

Мой друг, раздевшись, вышел к Паскаль во всей красе. Он был всегда о себе особого мнения и говорил, что у него самый лучший член в Средней Азии. Увидев его, Паскаль крикнула: «Анаконда! Анаконда!» – так она определила его красоту. Призвав черную сестру, они вместе укротили анаконду. Стали подтягиваться и другие члены сборной. Артист был грустен: видимо, кино 70-х его уже не возбуждает, да и поклонницы, которым 40, – это уже не тот коленкор. Поэт с удовольствием разглядывал разноцветную парочку и попросил на сдачу черную. Он бы взял и белую, но мы решили, что артисту важнее.

На утро были запланированы галерея Рембрандта и обед в национальной деревне. Мы с олигархом манкировали поездку и даже отпустили огромный «стрейч-мерседес», пошли пешком по каналам Амстердама. Съели на улице селедки и двигались по городу в поисках алкоголя. Пришли к симпатичному домику, вывеска которого говорила «Кофе шоп». Я подумал, что как раз здесь мы и ебнем водки. В кафе было тихо, два чувака играли в бильярд, у бара сидела американка с прозрачно чистыми глазами и курила. Я подошел к стойке и спросил дринк. Бармен сказал, что здесь не пьют, а я сказал: «Human rights!» Бармен подал меню, где был весь ассортимент 12 видов гашиша и позиций 20 трав – мы обалдели! Ни я, ни мой друг никогда не курили и не употребляли, но пришлось. Мы выбрали номер наугад, и нам дали по две сигареты, мы закурили.

Олигарх начал активно затягиваться и говорил мне, что его не берет. Бармен лениво заметил: slowly (не так быстро), но мы уже полетели в мир грез. Я свое ощущение помню так: «Будто в голове стало пусто и я стал ощущать, что верхняя часть черепа повисла на облаке дерьма». Через три минуты мы были в «жопу», ноги стали ватными, и я чуть не упал. Встретив в городе артиста, который с восхищением рассказывал о Рембрандте, мы смеялись и сказали, что потеряли наркотическую девственность. Оставшиеся косяки мы попросили передать поэту, консьерж положил косяки на золотой поднос и пошел к поэту. Когда поэт увидел посылку, он охуел, стал отказываться, заподозрив провокацию. Он был ебарем, а мы хотели сделать его наркодилером. Советское воспитание победило, он заявил протест администрации и переехал в гостиницу рядом. Путешествие закончилось, и все уехали к олигарху в лондонский дом.

Азартные игры никогда не были моим сильным местом. Я не играл в домино, но подростком попробовал играть в карты. Народ играл тогда в несколько самых топовых игр: сека, бура, очко. Я играл в очко – правила простые, результат скорый. Играли в карты в основном на пляже мужчины с эксклюзивными рисунками, играли с утра до ночи; я тоже прошел через их конвейер и проиграл аванс, честно заработанный на швейной фабрике, о чем и доложил дома. Денег было жалко, но пиковая дама еще не пришла. Через несколько дней я ехал с отцом на футбол, и он в разговоре с толстым капитаном милиции спросил, что ему будет, если он убьет своего сына за карты. Капитан, не моргнув, ответил, что ничего. Это вылечило мою игроманию на много лет вперед. В институте люди играли в преферанс, но меня эта сторона жизни не трогала. Уже много позже я слышал, что есть катраны, каталы, гастролеры, шахматисты, играющие в карты по крупным ставкам, что карточный долг – святое и т. д. Меня это не касалось.