Валерий Зеленогорский - В лесу было накурено Эпизод 2

Следующая встреча с ними была после дембеля. Меня вызвали в военкомат для проверки документов. Я понял, что шоу продолжается: пришел какой-то капитан, изобразил, что что-то исправил, и оставил меня с серым, незаметным человеком, который опять завел канитель про того парня. Но я уже знал от его брата, что он не парится в застенках, а служит в ракетных войсках с допуском – значит, ничего у них на нас нет, и опять я прикинулся дураком. Он мне ногти не вырывал, светом и газом не пытал, и мы разошлись, как в урне два окурка. Через пару месяцев мне на работу позвонил мужской голос с характерной интонацией человека, которому нельзя отказать. Он сказал, что мы должны встретиться завтра, где мне будет удобно, – я назначил встречу возле памятника В.И. Ленину, посчитав, что это хорошо меня характеризует. «Как я вас узнаю?» – спросил я. «Я буду в шапке». Была зима, жил я не на экваторе, и данная примета для меня не была достаточной для идентификации резидента. Ответ был резким, как удар хлыста. «Я вас узнаю», – сказал он, и я понял, что у них длинные руки. Я пришел ко времени, не нервничал, понимая, что у них такая работа. В городе, где я жил, не было ядерных объектов, потенциальные террористы были в лице студентов из Палестины, учившихся в местном мединституте, и поэтому под зорким орлиным глазом органов были несчастные евреи, считающиеся ненадежными, т. е. пятой колонной.

Он представился ст. лейтенантом Сорокиным, и я увидел аккуратного молодого человека в югославской дубленке, ондатровой шапке, и только тогда я понял все про шапку – таких шапок в городе было 100. Пять – в обкоме, одна – у народного артиста СССР, звезды академического театра, играющего все роли от Ричарда III до генерала Карбышева; он очень художественно замерзал на родной сцене два-три раза в месяц, поэтому шапка была ему необходима, остальные пыжиковые шапки делились равными долями между комитетчиками и торгашами. Начал он издалека: мы знаем вас как лояльного и порядочного человека, знаем, что ваша теща (она была прокурором) – настоящий советский человек, тесть тоже у меня был не промах – герой войны, партизан, соратник Петра Машерова, руководителя Белоруссии в то время, семья у вас хорошая, но Родину надо защищать ежедневно. Враг не дремлет, он хитер и коварен. Он постоянно ищет бреши в нашей обороне! Он замолчал, и я понял, что должен ответить, что готов заткнуть собой брешь на границе. Я промолчал, и он перешел на международную обстановку, спросил, как я отношусь к режиму Пиночета, утопившему в крови зарождавшийся социализм Сальвадора Альенде, я ответил, что осуждаю кровавую клику Пиночета и вечерами пою песни Виктора О’ Хары (чилийский певец, погибший на стадионе в Сантьяго). После моего заявления вопросы о Конго, Мозамбике и Республике Того, где шла борьба за банановый социализм, были лишними. Перешли на мою жизнь – Сорокин знал ее неплохо. Зарплата, родинка на моем половом члене – все было ему известно. Он намекнул, что помощь ему, кроме всего, небескорыстна – будут платить тридцать рублей ежемесячно, деньги маленькие, но не лишние. Я хотел ему сказать, что тридцать рублей – это библейская стоимость смертного греха, но не стал, чтобы не разоружаться перед идеологическим противником. Потом он намекнул на мой карьерный рост с их помощью. Я знал, что это не в их силах, т. к. я был заведующим сектором, а до пенсии своего начальника отдела нужно было потерпеть 22 года. Могли ли они убить его для моей вербовки, я не знаю. Прошло около часа, я замерз, Сорокин сказал, что на сегодня хватит и мне нужно подумать и дать ответ. Потом он сказал сурово, что о нашем разговоре не должен знать никто. Мой ответ его не обрадовал: я сказал, что рассказал жене все, т. к. врать в семье у нас не принято. Он посмотрел на меня с сожалением и повторил, что я с этой минуты должен держать язык за зубами; язык отдельно, и зубы отдельно. Я понял и пошел в детский сад за дочкой.

Следующее наше свидание состоялось в гостинице, где у них были служебные номера для работы с агентами и для своих низменных целей – пьянок и гулянок. Номерок был стандартный, пыльный, его в целях конспирации убирали редко – боялись внедрения вражеской агентуры и закладок аппаратуры слежения. Сорокин поздравил меня с тем, что в управлении меня считают перспективным направлением и сам полковник, начальник управления, дал добро на проведение операции. Я ошалел и подумал: пусть полковник забирает назад свое добро и оставит меня в покое со всем моим говном. Сорокин, поняв мое молчание как согласие, стал рассказывать мне план моей операции. Они хотели, чтобы я подал документы на выезд в Израиль, но до Израиля не должен доехать, потом США, внедрение в эмигрантское отребье и через три-четыре года – триумфальное возвращение на Родину по красной дорожке Внуковского аэродрома с развязавшимся шнурком, как у Гагарина. Заключительным аккордом станет книга, разоблачающая ЦРУ и МОССАД, о крупномасштабных операциях по развалу СССР с помощью еврейской эмиграции. Книга уже была написана двумя мэтрами советской публицистики – А. Чаковским и Генрихом Боровиком и ждала моего часа. Название книги было нетривиальное – «Я выбрал свободу». Я ответил сразу, что я не хочу этого, и объяснил почему: