Виктор Робсман: Живые видения

Мы едем дальше, поездом, от которого отвыкли в Новом Свете. Одна только ночь отделяет Париж от Мюнхена, а можно подумать, что их разделяют столетия; словно со свадебного торжества мы попадаем на поминки по усопшему. Прекрасная столица Баварии перенаселена теперь инородцами, пришлыми людьми. Много среди них турок, греков и всякого люда с балканских стран в поисках заработка в побежденной Германии. Эти неряшливые люди превратили поражавший своей чистотой Мюнхенский вокзал в ночлежку и обжорку. На роскошных озеленённых улицах, на которых отразилось архитектурное искусство итальянского и французского ренессанса, нет былого движения; ночью нередко грабят прохожих, чего здесь прежде не бывало. В метро, этом безвкусном произведении нашего времени, уныло, как в бомбоубежище. Куда попрятались многие готические здания, которым немецкие зодчие отдали свою жизнь? Где они? Их давно уже нет в живых. На их месте стоят теперь голые железобетонные здания, лишенные какого-либо творческого воображения. Что сталось с Мюнхенской школой колористов, с Академией Художеств, которую посещал Пилоти, написавший исторические картины для вечности? Здесь жил и Вильгельм фон Кульбах, оставивший нам навсегда свои иллюстрации «Рейнеке-Лис»… Без Мюнхена европейская цивилизация многое потеряла бы, она была бы не такой, какая она есть, а много бедней. Но как могло случиться, что благоразумные немцы доверили всё свое прошлое и свое будущее душевнобольному человеку? Никто не вспоминает теперь здесь о «Коричневом Доме», в котором фюрер сходил с ума. В своем безумии он не сознавал, что роет могилу своей стране и всем странам Восточной Европы, расчищая путь коммунистическому ГУЛагу на Запад, и дальше, за океан… Почему советские вожди не воздвигают фюреру памятников наравне с Лениным? Ведь никто другой так много не сделал для укрепления коммунистической империи, как этот враг России! Не без грусти, но и без сожаления оставляем мы прекрасный Мюнхен, в котором любители изящного, как и прежде, найдут непревзойденные ручные работы из бронзы, из цветного стекла, похожие на рукоделье; туристы увезут из Мюнхена неувядающие искусственные цветы, которые принимаешь за только что сорванные, живые. Но в жизни этого великолепного города что-то изменилось, чего-то ему недостает — может быть, радости живых цветов?

Города, как и люди — они не бывают похожи один на другой, у каждого своя судьба. Вот и Вена, она немало пострадала от войны, она пережила две оккупации — немецкую и советскую — одну хуже другой, она так долго была унижена, но на ее привлекательном лице не видно шрамов, и нет печали в ее душе. Вена аристократична, ни одной вульгарной черты в ней нет, разве что только «Памятник Победы», завезенный сюда советскими войсками и поставленный на видном месте. Он врывается в жизнь этого элегантного города, как пьяный солдат на праздник цветов. Жители Вены, благодаря своему прирожденному такту, умеют не замечать это безобразное сооружение — мешковато одетого советского солдата с окаменевшим лицом. Этот памятник-уродец навязан им «мирным договором», и они с благородной сдержанностью терпят его. Что ж поделать — приходится отдать дань времени! Собор Св. Стефана с его стрельчатыми арками и поднятым над городом готическим шпилем от этого не пострадает… Неподалеку от Венской оперы, в одном из парков, которые образуют кольцо внутреннего города Вены, с наступлением темноты городской оркестр играет вальсы Штрауса, и все танцуют. Уже при входе в парк нас встречает скульптурное изображение композитора, прильнувшего к своей скрипке всей душой, как мать к своему ребенку. При встрече с ним каждый улыбается ему с тихой, сдержанной радостью. Как можно жить без него! Вечер, проведенный без вальсов Штрауса, считается здесь потерянным. Он вошел в их жизнь, как утренний кофе, как шницель по-венски. Они ждут этого вечернего часа весь длинный день, чтобы скорее забыть его, кружась в вальсе. А потом можно заглянуть и в ближайший кабачок, как всегда, в подвале какого-нибудь средневекового здания. Здесь они развлекаются, как хотят, в обнимку, держась за ручки любимой, припадая губами к опьяневшим губам, и снова и снова кружатся в танце под музыку раздирающих струны и души гитар, и баянов, всё тех же вальсов Штрауса. Столы пустуют; кто может усидеть на месте, когда всё пришло в движение, и «сказки венского леса» сменяются «прекрасным голубым Дунаем»… На улицах Вены всегда людно, даже на разрытых бульдозерами и взорванных динамитом мостовых, под которыми прокладывают метро. Со всех домов, словно из глубины веков, смотрят на нас скульптурные изображения, как будто это не жилые дома, а храмы или королевские дворцы. На улицах нет демонстраций с вульгарными плакатами, ни слезоточивых газов, ни «молотовских коктейлей», порожденных советской цивилизацией, но и душевного спокойствия здесь тоже нет; чувство тревоги и неуверенности вносят нынче коммунисты в жизнь всех городов Западной Европы. Доброжелатели советуют нам не говорить здесь ни с кем по-русски, даже с русскими — кто знает, кого засылает советская разведка с третьей эмиграцией, для которой Вена служит пересадочным пунктом из мира насилия и произвола в свободный мир. Конечно, говорят наши доброжелатели, здесь можно вполне положиться на полицию, она хорошо знает свое дело, но всё же… А в Венеции, куда мы отправились из Вены, везде преследуют нас хищные, монгольские глаза Ленина, усмехающегося себе в усы. Какая это дьявольская усмешка! Она на всех стенах отсыревших старинных домов, на каменных оградах набережных, в трактирах и лавчонках, где суетливые итальянские торговцы спешат нас обмануть. Итальянцы сошли с ума — какому страшному идолу поклоняются теперь эти благочестивые католики! Как могут они не знать, в какой ад совращает их сатана! Разве не помнят они своего Данте? Неужели забыли они сонеты Петрарки о любви? Конечно, Венеция не Вена, она по-своему хороша. Но кто из приезжающих сюда ради праздного любопытства, захочет остаться здесь жить навсегда? Я встретил в пути только одного такого безрассудного человека, негритянского писателя, корреспондента газеты «Нью-Йорк Таймс». Вода, говорил он, располагает к раздумью, к уединению, и нет более благоприятного места для творческого труда, чем у воды, уносящей мысли в беспредельную даль… Здесь жили творцы прекрасного, лучшие мастера живописи и ваяния, и не умерли от тоски… Он уже объездил весь земной шар, но города, подобного Венеции, нигде нет… С ним нельзя не согласиться. Но для нас, жителей земли, жизнь на воде кажется непостижимой. Как можно, выйдя из дому, искать под ногами лодку, чтобы перейти улицу, и, причалив к двери, загонять гондолу в заливчик-бассейн перед тем, как взобраться по карнизу в свой дом. Чтобы поехать за покупками, надо совершить дальнее плавание по узким каналам-переулкам, в которых не разъехаться двум гондолам, и, вынырнув из них, плыть по каналам-улицам к заливам-площадям, выходящим в открытое море. Какое это славное путешествие для туристов, но что если плавать так изо дня в день, по всякому пустяку, отвыкнув ходить по твердой земле, редко передвигаясь ногами?.. Нет, нужно родиться моряком, любить воду сильнее земли, чтобы навсегда поселиться в этом городе-корабле, покоряющем неотразимыми чарами. Минуя арки-мосты (а их здесь более четырехсот), под которые так легко ныряет наш старенький паром, мы плывем по Каналь Гранде к площади Сан-Марко. Здесь же и Собор Сан-Марко, и в нем покоятся мощи святого, увезенные венецианскими купцами из Александрии более одиннадцати столетий тому назад. Тогда это была деревянная часовня, куда приплывали паломники, чтобы приложиться к живым мощам евангелиста, который отдал свою жизнь Христу, проповедуя слово Божье на Кипре с апостолом Павлом, а позже, в Риме, с апостолом Петром. С того времени правители Венецианской республики, дожи , поклонялись Святому Марку, как своему небесному покровителю. Каждый купец, возвращавшийся из дальнего плавания, привозил в деревянную часовню своему святому богатые подарки, драгоценности, а зодчие, ваятели, живописцы отдавали храму всё свое дарование, чтобы превратить Собор в памятник вечности. Таким он и остался навсегда. Мы всё еще во власти сновидений; мы видели площадь Сан-Марко и Собор Сан-Марко на ней, к которому жители Венеции привыкли, как к своему жилому дому, не замечают уже его, не знают, что он украшает вселенную. Собор пустует, его обновляют, исправляют повреждения, которые наносит время, смывают пятна, очищают барельефы, мозаику, мрамор, порфир от голубиного помета… Как много здесь голубей! Они слетелись сюда со всех концов земли — словно справлять праздник бессмертия Святого. Площадь покрыта ими, как небо резвящимися облаками. Но почему так грустны, так встревожены и напуганы лица пассажиров парома, уплывающих к новым радостным встречам с прошлым? Только сейчас стало известно, что в Венеции власть перешла к коммунистам. (О, эта дьявольская улыбка Ленина! Не напрасно усмехается он себе в усы…) Какое бедствие! Все христианское наследство этого города-красавца станет теперь добычей воинствующих безбожников. Но это только цветочки… Тем не менее, Венецию, однажды увиденную, нельзя забыть.