Иштван Эркень - Семья Тотов

Майор благосклонно кивнул и направился к себе в комнату.

Тоты и слова не в силах были вымолвить. Волнения многих недель, непомерная усталость от приготовлений к приему гостя и вечная тревога за Дюлу наконец-то дали свои плоды, а еще вернее — и почки, и цветы, и плоды сразу.

— Вот видишь, родной мой Лайош, — вздохнула Маришка, — доброе отношение чудеса творит.

Постепенно сгущались сумерки. Маришка прижалась к мужу и притянула к себе Агику. Так они провели несколько счастливых минут. Над их головами сверкало звездное августовское небо; Бабонь, словно гигантские зеленые легкие, дышал вечерней прохладой, из комнаты доносились размеренные и спокойные шаги майора. Тоты радовались тому, что майор здесь, рядом, что за столом он дважды подкладывал себе фаршированной курицы и что он наслаждается тонким сосновым ароматом… Дюла, Дюла, лишь бы тебе все это пошло на пользу! Лишь бы тепло топили в батальонном штабе! Лишь бы не пробрались туда партизаны! Дюла, Дюла, только бы не случилось с тобой беды! Дюла, только бы ты не замерз!

С четверть часа сидели они на свежем воздухе, в немой тишине, так как думали, что гость лег спать. Они тоже устали от волнений долгого дня; Маришка уже собралась было пойти ложиться, когда Тоту вздумалось выкурить сигару.

Он сходил за ней в дом и закурил, с наслаждением вдыхая табачный дым. Он умел ценить эти малые радости жизни: прохладу вечера, удобное кресло, близость родных, терпкий привкус сигарного дыма. В моменты, когда столь приятные ощущения сливались воедино, Тот любил потянуться и покряхтеть. В таких случаях он чаще всего поминал свою матушку.

Вот и сейчас он всласть похрустел суставами и простонал:

— Ох-хо-хо, мать ты моя родная, и зачем ты, бедная, меня покинула!

В последовавшие за этим днем две недели ему уже не представилось больше случая всласть потянуться и покряхтеть, потому что в этот момент распахнулась дверь, и на пороге возник майор.

— Что случилось? — испуганно вскинулся он. — Ранило кого?

— Ничего не случилось, — слегка смутившись, успокоил его Тот.

— Мне как будто послышался стон.

— Это я стонал, — сказал Тот.

— И как будто бы кто-то звал свою мать?

— И звал тоже я, — признался Тот.

Он пояснил, застенчиво улыбаясь, что это у него такая привычка потягиваться. И когда потягивается, он стонет. Но совершенно без всякой причины. Он стонет от хорошего самочувствия.

— Чему я весьма рад, — отчеканил майор.

Он смерил Тота взглядом и вновь скрылся в комнате. Тоты остались одни. От неожиданности они не знали, что делать, но все равно ничего не успели бы сделать, потому что в дверях снова показался майор. Он дважды обошел вокруг Тота, затем спросил:

— Ну, что нового?

— Ровно ничего, глубокоуважаемый господин майор.

— Вы по-прежнему хорошо себя чувствуете?

— У меня нет причин жаловаться, — сказал Тот.

— А почему это вы так хорошо себя чувствуете?!

— Почему? — задумался Тот. — Да просто так.

Майор внимательно оглядел Тота с головы до пят, отчего последний пришел в крайнее смущение и решался теперь выпускать дым лишь маленькими колечками, пока гость не удалился в свою комнату. Однако немного погодя он опять вышел и снова принялся разглядывать Тота.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего не случилось.

— Но ведь у вас не горит сигара.

— И правда, — признался Тот. — Я ее погасил.

— Так что, собственно говоря, вы делаете здесь, на веранде?

— Просто дышу свежим воздухом.

— И ничего больше?

— Да почти ничего, — признался после короткого размышления Тот.

Удовлетворило ли гостя подобное объяснение, так и не удалось установить. Но теперь майор уже более стремительно вышагивал по комнате и гораздо скорее вернулся обратно, чем в прежние разы.

— Послушайте-ка, Тот, — обратился он к хозяину, который испуганно вздрогнул. — Не хотите ли сыграть партию в шахматы?

— Очень сожалею, господин майор, но я не умею.

— Может, перекинемся в картишки?

— И в картах я тоже ничего не смыслю, — смутился Тот.

— Тогда сыграем в домино.

Тот едва осмеливался дышать.

— Дело в том, — наконец отважился он, — что я вообще не разбираюсь ни в каких играх.

Майор с едва скрываемым осуждением повернул к себе в комнату. Даже шагов его больше не было слышно. Ни малейшего звука не доносилось из комнаты, и это чрезвычайно угнетающе действовало на Тотов. Все трое замерли, скованные воцарившимся в доме безмолвием, и боялись даже глядеть друг на друга.