Алексей Аляскин: Враги лютые

Этот договор в какой-то степени успокоил их обоих, теперь они могли расстаться при необходимости, потому что не обязаны были расставаться навсегда. И тем не менее Лореляйн всё равно становился грустным, если начинал думать о расставании, — он чувствовал что мир вокруг их тайного источника начинает слишком крениться, и что скоро всё это просто-напросто закончится. Ему для этого вовсе не нужны были никакие штирлицы в штабе, его мальчишеское сердце было самым лучшим в мире штирлицем. И это именно он сказал Симке, что каждую ночь молится о волосатом пальце, который протрёт дыру на карте дивизионного масштаба, в том самом месте где находится их волшебная колдобина, с живой водой для двух любящих друг друга юношей. Лореляйн так и сказал: — любящих … Но это слово снова значило совершенно не то, что это слово значило по отношению к его мужчине, — это опять было совсем другое слово. Симка это понял, и повторил: — Да, любящих друг друга…

Лореляйн придумал сигнал вызова , он подарил Симке дрезденскую концертную губную гармонику и научил Симку играть секретный сигнал известный всей Европе, это был мотив песни про чай для двоих: — ти фо ту, энд ту фо ти, — ты для меня и я для тебя… На склоне было так прекрасно слышно всё, что доносилось из русских окопов отрытых внизу, — а в низовых окопах было не хуже слышно всё со склона, — слышимость была как потом в хрущёвской коммуналке. Да и расстояние между линиями окопов было в полёт куриного яйца из жопы, так что тянуть телеграфную линию мальчикам не понадобилось.

Губнушка была удачной идеей, потому что на губных гармошках играли и там и тут — в русских окопах оказался ящик трофейных инструментов, брошенный там немцами ещё во время сражения с предыдущей боевой сменой. Не играть было невозможно — эти предметы так и сияли серебряными обкладками, и сами просились к губам, а звук из них был истинно арийским, смешным и скрипучим звуком, — а передразнивать дымящую из трубы блиндажа немчуру сам бог велел. В общем длительное бездействие боевых частей, это есть самая прямая дорога к братанию, и вот однажды уже случился совместный концерт, из русских и из немецких окопов, выдвинули по окопному музыканту, и они сначала по очереди играли знакомые мелодии, а потом всем на смех и радость заиграли вместе немецкие и русские песни. И на этом всё закончилось, потому что мгновенно примчался ординарец Скурлатова и закричал, что сюда едет на трофейном виллисе тихушник из штаба полка, солдаты спрятали гармонику в ящик с минами, и начали пускать осветительные ракеты: — я не я, и корова не моя! Всё вроде бы сошло, но на самом деле ничего не сошло, тихушный принюхался, всё понял, и доложил куда следует. Солдаты ещё не предчувствовали и смеялись упыляющему по дороге трофейному виллису, который прозвали здесь Антилопа Гну. Но плохой это был смех.

Этот эпизод тоже как будто заквасил одну постсоветскую киноленту, не хуже ночи карнавальной. Хотя, если подумать, то война везде одинаковая, может это и в других местах замечалось, солдаты, когда долго сидят в окопах друг против друга, теряют ощущение врага. Врачами от этого служат снайперы, а их работы, согласно спиртовому договору, там не было. И вот вам печальный результат самовольства и разгильдяйства: — братание…

Но им осталось ещё два мирных дня. Пока тихушник доехал, пока дождался пока проспится его непосредственное начальство, которое пило трофейный шнапс, давало сосать трофейной девушке-башкирке, и закусывало начальственную вакханалию трофейной колбасой. С другой стороны почти тоже самое произошло и у немцев, этот совместный концерт и там не остался не замеченным; там тоже братающихся солдат любили не больше чем в советской армии. Известно что при прицельной стрельбе братавшийся солдат инстинктивно берёт прицел чуть выше, а это смертельно и для самого солдата и для армии, и есть преступление против воинского устава. Здесь, как и во многом другом, мнение с обеих сторон фронта совпали, да и вообще было уже ПОРА . Горы снарядов могли заржаветь и не взорваться. И осталось ещё только два мирных дня в окопах под блиндажными брёвнами. Но мальчики этого ещё не знали, так и прошло это время, — те самые сто часов мальчишеского юного счастья, о которых потом спрашивала себя певица — это много, или мало?… — ну это кому-то на зубик, а кому-то хватило на всю жизнь, вы потом узнаете, — кому. Иначе ведь и повести этой не существовало бы в природе; — не о чем было бы рассказывать, подумаешь, история: — офицеры ебли на фронте мальчиков. О чём здесь рассказывать; — война, мадам…