Алексей Аляскин: Враги лютые

Видеться со своим новым другом стало для Симки непреодолимой физиологической потребностью, его неудержимо тянуло к колдобине, к красивому мальчишке в немецкой форме, с валяющимся под ногами карабином, приклад у которого был такого противного вида, как не отмытая лопата, для выгребания дерьма из ямы. Лореляйн своей винтовки не замечал, он её таскал просто потому что негде было оставить. Этот смертоносный вид стрелкового оружие понадобился Лореляйн один-единственный раз, потому что когда он рассказывал Симке об отплытии секретного дредноута на север, в норвежские шхеры, то Симка решил зачем-то пошутить, может просто слушал невнимательно. Мальчик так смешно рассказывал про свинью на трапе крейсера, а его речь вообще всегда была грубой, это была речь рабочего из припортовых кварталов, — и Симка не разобрал интонаций. И сказал, что норвежские шхеры, — удобное место чтобы приглашать местных мальчишек на рыбалку, в какое-то сосновое местечко, где клюёт не то совсем, что собирались ловить, и что наверное матросский свисток грека частенько бывает во ртах норвежских подростков из прибрежных рыбачьих посёлков. И вовремя остановился в своих подлых фантазиях, потому что в лицо ему через прорезь прицела немецкого карабина смотрели два зрачка, полыхающие бешеным синим огнём. Он мгновенно понял, что стрелять немецкий мальчик умеет. Ангел-хранитель подсказал путь к спасению, — не замечая пальца мальчика, выжимавшего свободный ход курка до упора, Симка закончил не дрогнувшим голосом: — «а норвежские пацаны засовывают репу ему в жопу!». Такая концовка мальчишку удовлетворила, и ствол карабина опустился, но как он оказался в его руках? Это осталось тайной мальчишеской ревности… Симка потом предпочитал молчать о матросе, чтобы ни рассказывал ему Лореляйн, и каким бы смешливым тоном это ни рассказывалось. А мальчик в благодарность навсегда забыл про свой карабин, который валялся под ногами.

Симка не ебался с Лореляйн, и не целовался, и не пытался дрочить у него на глазах, ему в этом смысле хватало мужчин из его роты. Но вот ни лейтенант с хуем и тушёнкой, ни узбек с котелком каши и двойной порцией масла, так и не стали для него своими. Они ебли его и получали удовольствие, но всё равно они были чужие, это были всего лишь мужчины которые приходили справить удовольствие, и уходили как приходили; — своим для Симки был только этот красивый немецкий взрослый мальчик, своим настолько, насколько это вообще бывает в природе жизни.

Лореляйн размышлял над чем-то подобным тоже, и постепенно в замке фон Крига стали открываться вакантные должности, которых сначала там не было заметно, и на которых вполне хорошо бы смотрелся Симка, с его образованностью, с его знанием немецкого, и с его орудием в трусах. Разумеется к фон Кригу он не должен был приближаться на расстояние полёта дальнего бомбардировщика типа Ю-88. Лореляйн Симке верил, может быть напрасно, — мужчины есть мужчины, и в замке наверное разыгралась бы потом одна из самых жутких и таинственных историй Агаты Кристи, потому что благими намерениями дорога в ад вымощена, вы знаете… Но пока, осторожно и осмотрительно, Лореляйн начинал подбирать место для своего друга, где-нибудь поближе к себе, чем мавзолей и кремлёвские стены. В фатальность предначертанного им расставания этот мальчик не верил, и вообще фатальности не любил. Из опыта своей жизни он знал, что в любом заборе бывает дырка.

Симка не представлял себя служащим в замке немецкого барона. Зато он уже просто видел своего друга студентом московского вуза, участником самодеятельного спектакля «Три товарища» — по Ремарку в студенческом театре, комсомольским вожаком в будущей Советской Германской Республике и всё такое. Лореляйн это представлялось бессмысленным набором слов, он не слушал и понимать не хотел. Что будет делать в Советской Германии его мужчина? Ну и разумеется Лореляйн был совершенно уверен в том что победят в войне германские армии, рейхсвергевергеварен, иначе и быть не может, а Симка верил в наше дело правое, и товарища Сталина, но кто бы из них не победил, они оба сами всё равно оставались вне закона. Любить и выйти замуж за любимого им было невозможно обоим… Так только, в мечтах и мальчишеских фантазиях, которые, если по правде, — почти правда.

Это было так, но расставаться мальчишки тоже не собирались. И вот тогда, — разумеется не Симка это придумал первый, — они решили, и поклялись на гладкости своего марсианского астероида, который был ничем не хуже чёрного камня в мусульманской Каабе, — такой же бесконечной древности космический камень, прилетевший сюда специально для того, чтобы двое влюблённых друг в друга развратных мальчика клялись на нём в преданности и верности мальчишескими клятвами; — ничего лучшего придумать для священного ритуала были и нельзя, — и вот они оба, став на колени и коснулись астероида губами, и поклялись друг другу, что после войны они каждый год будут приходить в условленный день в условленное место, и ждать от восхода солнца, до захода, там, никуда не уходя. В этот день .