Эли Люксембург: Ворота с калиткой

Они вышли во двор. Белесые клочья тумана ползли над улицей, цепляясь за верхушки столбов. Светили в обрыв прожекторы. Здесь начиналось вади Кельт — в конце их улицы, застроенной виллами. С пальмами во дворах, с кипарисами и плакучими ивами. Левее, чуть ниже — синагога, новенькая синагога у них в поселке. Белокаменная, со стрельчатыми окнами. Во дворе были разбросаны кубы с кирпичом, обернутые в полиэтилен. Тесаный камень в кучках, горки строительного хлама. Увидев это, Йони вздрогнул, затрепетал, чуть было не вскрикнул.

Шоша спустилась к воротам — открыть их. А он застыл под черепичным навесом возле машины, слушая голос здравого смысла: будь его воля, будь он сейчас один… Э, нет, никуда бы он не поехал! Если сын еще жив, если Данику можно еще помочь, то только здесь, только сейчас. Упал бы на пол, на землю, и стал бы ползти. По грязи, по слякоти, как жалкий червь — на брюхе. И стал бы биться там головой. Кричать так, чтобы люди сбежались. Вся улица, весь их поселок. Пусть знают и слышат, пусть судят его и казнят. Ведь так еще говорил отец: каяться надо здесь, на этом, а не на том свете.

Но прежде, чем поползти и биться там о порог, надо все отволочь назад: эти балки фигурные, деревянные, эту красную черепицу, кирпичи брусчатки, ведущей от гаража к дороге. А что еще он украл под покровом многих ночей? Чудовище! Как взбрело ему это в голову — воровать?.. До чего он дошел! Все, все отволочь обратно: черепицу — этот навес разобрать, расколупать с дорожки проклятые кирпичи. Киркой и топором — немедленно!

Да, ну а Шоша? Бедная Шоша ведь знать ничего не знает. Подумает, крыша у мужа поехала. В обморок упадет. Нельзя ей сейчас открыться.

Он влез в машину, тихонько скатил ее на дорогу. С места они рванули вверх. Мотор еще не успел остыть. Йони включил отопление, им сразу стало тепло. Шоша закурила. Йони не имел привычки курить в машине. Зная об этом, она садилась всегда сзади и курила в окно.

— Надо проверить в доме все мезузы. Ты слышишь, Леня, — завтра же! Знаешь, кстати, как это делают? Снимают одну за другой и тут же проверяют. На этот счет существуют самые строжайшие инструкции: не оголяют дом даже ни на одну ночь…

Дорога была непростой. На горном крутом подъеме он вписывал тяжелую «Вольво» в бесчисленные повороты. В кромешной мгле фары выхватывали то обрыв, то нависшие козырьком скалы. За окнами моросила какая-то дрянь, Йони включил дворники. Он слушал Шошу, но мыслями был не с ней, все больше и больше погружаясь в далекие воспоминания.

Сейчас он увидел себя в Голодной степи, много лет назад, молодым инженером-картографом, в городе Янги-Ере, где писал свою кандидатскую. В глазах стояло палящее солнце, сухие выжженные дали, поросшие колючкой, полынью, перекати-полем. Будущий кандидат наук Леонид Маркус состоял в ту пору начальником маленькой экспедиции. Жили они в вагончике на краю города. Весь день таскались с ним по степи два паренька — с теодолитом, рейками, мерной лентой. Была полуторка в экспедиции, старенькая, расхлябанная. Служил шофер у него по кличке Шершавый, бывший блатарь, с желтыми фиксами и повадками камерного пахана. И не было в мире более несчастного и невезучего человека, чем их Шершавый. Вечно он что-то терял: деньги, документы, бумажник. Из кузова крали у него инвентарь, инструменты. Ни дня не проходило без поломок, проколов. Вдобавок ко всему, он запросто мог заблудиться в ровной, как стол, Голодной степи и вместо Янги-Ера укатить в дрожащее, как мираж, марево — в Джизак, Баяут, Мирзачуль. Вконец потеряв терпение,

Йони решил шофера уволить. При свете тусклой лампочки, в душном, раскаленном за день вагончике — остались наедине.

— Нельзя мне парить шершавого, — пытался ему тот внушить. — Все из-за блядок моих. Поверишь, начальник, по телефону лишь позвоню, и тут же триппер хватаю. Ну просто чертовщина какая-то! А в Самарканде у меня жена, детишки… Ну, ты же умный мужик, начальник!

…Шоша опустила ему на плечо руку.

— Леня, потише езжай, не нервничай. Видишь — мигалка желтая? Тут пару недель назад была авария, именно в этот час.

Он сбавил скорость. Они осторожно проехали пустой перекресток. Снова рванули наверх. Шоша закурила еще сигарету.

— Где-то здесь, на Бар-Илане, живет удивительный рав, лучший в Иерусалиме специалист по мезузам. Не просто находит на пергаменте порчу, а говорит тебе — из-за какого греха случилась в доме болезнь. Из-за чего несчастье свалилось. Дурной ли глаз, проклятие, невезуха. Или же вообще — стоит твой дом на мертвых костях. Всякую нечисть видит. Он много, правда, берет, но я бы его пригласила.