Роса Монтеро - Дочь Каннибала

Я вступил в несчастливую полосу в тот памятный день восемнадцатого июля тридцать шестого года, и с тех пор все пошло по наклонной плоскости. Казалось, что мир постепенно угасает: сначала война, потом крах Республики, беспорядочное бегство, французские концлагеря, эмиграция, начало Второй войны. Мы не сдались. Мы не признали поражения. Мы думали, что с разгромом Гитлера Франко тоже исчезнет с лица земли. В нашем прошлом было немало деспотов и тиранов, однако всех их смел революционный вихрь; он становился все более неукротимым, могучим, пока не перерос в войну. Теперь же приходилось снова привыкать к лишениям. Опять подполье и партизанская борьба. Опять идти на жертвы.

И мы шли на эти жертвы. Анархисты, социалисты, даже коммунисты. Во Франции мы сражались с нацистами и совершали налеты на почтовые отделения, контролировавшиеся немцами, чтобы добыть необходимые для борьбы средства; в Испанию перебрасывали диверсионные партизанские группы и пытались создать там подпольные политические организации и профсоюзы. Мы жили и действовали как одержимые, на грани отчаяния и полного истощения сил. То был самоубийственный, бесчеловечный героизм, приводивший к кровавым, а главное, бесполезным жертвам. Лишенных снабжения голодных партизан вылавливали в горах, словно кроликов. Но самым ужасным были социальные репрессии. В Посо-Фунересе, например, двадцать два рабочих, принадлежавших к ВСТ, были обвинены в связях с партизанами и сброшены с обрыва в пропасть; некоторые сразу же скончались, оставшиеся в живых с переломанными костями лежали внизу на камнях, пока их не прикончили с помощью динамита. Ясное дело, никто не привлек к ответственности виновников этих убийств, хотя они произошли в стабильной стране, уже девять лет как закончившей воевать. Я узнал об этой зверской расправе, потому что в то время находился в Испании, в очередной раз проникнув в страну нелегально, и встречался с женами двоих казненных рабочих. И это было далеко не единственное злодеяние тех лет. Но о подобных ужасах в черные послевоенные годы не говорили вслух.

Однако больше всего преследовали анархистов. Нам давали двойные тюремные сроки, в два раза чаще, чем остальных, приговаривали к смертной казни. Оставшихся в Испании товарищей сотнями бросали за решетку, только с сорокового по сорок седьмой год семнадцать раз – то есть каждые пять месяцев – в полном составе арестовывался исполком НКТ Пытки стали настолько повсеместным явлением, что когда я тайно приезжал в Испанию, мне все время казалось, что я вот-вот услышу крики или стоны. Тогда это было для нас главным кошмаром – пытки. Ты не забывал о них ни днем, ни ночью, мысленно стараясь подготовить себя к ним, так и эдак прикидывая, способен ли ты их выдержать. Потому что потери росли день ото дня и ты знал, что рано или поздно попадешь в лапы мучителей. Мне повезло: меня так и не арестовали. Наверное, это был единственный раз за время моих скитаний по стране несчастья, когда мне блеснул лучик удачи; а может быть, несчастье с самого начала уготовило мне иную пытку.

Наша опорная база находилась в неоккупированной части Франции. Оттуда я часто совершал вылазки в Испанию: возил оружие, взрывчатку или деньги, добытые в результате налетов на немецкие объекты. То были горькие времена: в каждый приезд я встречался с новыми товарищами и слушал их рассказы об ужасной судьбе моих прежних связных – убитых, замученных, арестованных. А когда мы прощались, нас не покидала жуткая, не высказываемая вслух уверенность в том, что мы никогда больше не увидимся. Лишь с одним из местных руководителей по имени Фабио Морено мне удалось встретиться несколько раз. Он был из числа главных лидеров каталонской федерации. Приятный человек, хотя меня немного раздражала его прямолинейность, крайняя непримиримость ко всему, что шло вразрез с его анархистской верой, и еще то, что он чуть ли не через каждую фразу сбивался на пламенные лозунги, словно выступал на митинге. Но зато каким утешением для меня было из года в год встречаться с ним снова и снова, видеть, что он жив и здоров и, главное, на свободе. В конце концов и меня пронял его занудный энтузиазм. В общем, я привязался к Фабио Морено.

Так продолжалось до тех пор, пока его не выдала пресловутая неуязвимость. Ему удавалось держаться на плаву аж с сорок третьего года, в то время как вокруг него один за другим погибали его товарищи. Но в сорок седьмом уже никто не верил в его особый талант подпольщика. Такое везение было попросту невозможно. Мы устроили ему западню, передав ложную информацию, о которой никто, кроме него, не знал: такого-то числа во столько-то месье Роже Лоран пересечет границу с важными документами для подпольщиков и грузом оружия, спрятанным в чемодане с двойным дном. Месье Роже Лоран действительно пересек границу в указанные день и час, но оказался совершенно чист. Это был наш французский товарищ с подлинным паспортом, никогда не имевший проблем с законом. Его продержали два дня, разломали чемоданы в поисках двойного дна, но в конце концов были вынуждены отпустить. Фабио Морено подписал себе приговор: теперь уже никто не сомневался, что он засланный агент полиции.