Павел Крусанов - Мертвый язык

– Что не заметила? – Настя поморщилась, будто произнесенные слова поцарапали ей горло, хотя на самом деле она была раздражена назойливо щекотавшим ей нос, призрачно дрожащим в воздухе и потому видным завитком бензинового пара.

– Не заметила, что уже живу ею. Живу, и жизнь моя полна чудес. – В подтверждение сказанного Катенька в театральном удивлении похлопала ресницами. – Знаешь, свои придумки, чтобы не забыть, Тарарам записывает на ладони. Такая привычка. Ну вот… Есть люди, читающие по руке судьбу, а я по Роминой руке читаю его мысли.

Деревья вокруг были зелены той яркой зеленью, которая на севере и в августе выглядит сочно, молодо, неугомонно. Растительная жизнь просто не успевала здесь устать и состариться, оставаясь юной до самой смерти, как молочный зуб. Даже сейчас, когда небо незаметно затянула хмарь, прыснувший с белесых небес мелкий дождик веял не унынием и скукой, а свободой, свежестью и чистотой.

– Я ошибался, – сказал Тарарам, выруливая с бензоколонки. – Душ Ставрогина – это не привет с той стороны.

– Как догадался? – Егор сосредоточенно листал дорожный атлас.

– Мне голос был. В виде озарения и ниспослания верного знания. – По тону сказанного Егор не понял, шутит Рома или нет. – Душ Ставрогина – это зародыш нового мира. Того, который не продут еще сквозняками ветра перемен до хронического насморка. Он – оживающий сон земли. – Тарарам широко взмахнул рукой. – Нам щедро даруется новый эдем. Это, дружок, и есть спасательная капсула, в которую надо пересесть. Дверь в нее. Нужно отважно ступить за порог, уйти в первозданные дали и помочить пятки в море. Новый эдем надо потихоньку населить, а то там некому стрелять лося в двенадцатый позвонок. Собственно говоря, этот элизиум уже принял нас, поскольку сам определяет, кого отвергнуть, а кому открыться. Еще немного, и миры поменяются местами – этот станет призраком, а тот, девственный, воплотится. И тогда – гудбай, господа. Закрытие Америки. Тогда – гуляй, Вася, ешь опилки.

На мойке строго договорились, что Тарарам идет лидером, а Катенька – за ним. Во-первых, “самурай” на трассе – совсем не чемпион (это он по пашне, там, где танки вязнут, скачет зайцем, а по шоссе – сто тридцать, и край), поэтому, если Катенька на дороге забудется и педаль притопит, Рома за ней может и не угнаться. А во-вторых, Тарарам намекнул, что вооружен супротив пасущейся на асфальте продажной сволочи в погонах, так что удар из засады готов принять на себя. В случае же необходимости штурманы осуществляют мобильную связь. Катенька, отчаянно решившая идти в фарватере судьбы своего мужчины, не возражала.

Распогодилось так же внезапно, как недавно засмурнело. Дождь, не успев начаться, кончился, хмарь развеялась, и мокрая зелень на предполуденном солнце сделалась еще ярче. Мелкие капли на лобовом стекле в два взмаха стерли щетки дворников. Асфальт даже не промочило.

Словом, тронулись. Рванули вон из города, накрытого незримым раскаленным куполом, трепещущим полем, звонким контуром безумия, растревоженной и клубящейся сферой Вернадского, – из города, насмерть опоенного великой симфонией конца. Гениальной и страшной симфонией. Ее сочинил тот, чья музыка разбивает сердца. Где найти ему благодарного слушателя?

Сфера трепетала, гудела, бродила в сложном движении, как рой над маткой. Закон явился, был брошен в котел вселенской переплавки, вступил в реакцию, исторг из клокочущих недр смерчи и огненные протуберанцы. Музыка смерти колыхнулась, вздрогнула, готовая вдребезги рассыпаться на тысячу звонких нот.

Словом, отправились. Едва успели. Потому что следом, пуская слюни с языка, уже бежали псы расплаты.

Неприятности начались сразу за Любанью.

Черный, глухо тонированный “лексус” с индульгенцией-триколором за лобовым стеклом так некрасиво, по-хамски подрезал Катенькину “мазду”, что Катенька, ударив по тормозам, едва успела уйти на обочину, при этом чудом удержав машину от прыжка в заросший могучим борщевиком кювет. “лексус”, обойдя следом и “самурая”, как ни в чем не бывало умчался вдаль и скрылся за маячившей в перспективе трассы фурой. Катеньке не часто подмигивала смерть, поэтому она, бледная, оцепеневшая, с разом похолодевшей в жилах кровью, некоторое время отходила от происшествия в замершей на обочине машине. Тарарам, не поняв толком, что случилось, тоже съехал на обочину и сдал задним ходом к “мазде”.

– Он нас чуть не убил! – потрясенно повторяла Катенька. – Он чуть не убил нас!