Д. Томас - Арарат

Тем не менее я решил быть с ним откровенным. Он бесстрастно измерил мне температуру, затем, считая пульс, спросил, когда впервые у меня появилась подобная лихорадка. Я тщательно обдумал ответ – мы оба плохо говорили по-немецки.

– Очень давно. Когда я женился на Любови Дмитриевне, то обнаружил, что наш брак никогда, так сказать, не будет доведен до конца, ибо мне необходимо было спать со шлюхами, чтобы боготворить ее. В сущности, мы дошли в нашем браке до конца – но лишь однажды, через несколько лет после свадьбы. В тот единственный раз нам обоим показалось, что необходимо узнать друг друга полностью. Мне скучно с Любовью Дмитриевной, но мне нужна эта скука. Я не могу писать, если ее нет дома, но, с другой стороны, мне тяжело выносить ее присутствие. Она актриса и из-за этого часто отлучается из дому, и тогда я несчастен до самого ее возвращения. Однажды она вернулась и призналась, что изменила мне и беременна. Я был вне себя от радости, узнав, что Любовь Дмитриевна забеременела от этого неизвестного соперника, я был рад и ребенку и обещал, что буду относиться к нему как к своему собственному. Но крошка Митя умер, прожив на свете всего десять дней. Бессмысленность его жизни и смерти меня потрясла.

Я люблю и Любовь Александровну, она моя любовница. Она поет в опере и тоже мне докучает, но это очень сексуально, это затягивает. Я обожаю скуку ее спазматической чувственности. У нее длинные золотистые волосы с красноватым отливом. Когда я был в театре, где она пела партию Кармен, то вся сцена была в темноте, кроме ее золотисто-рыжих лобковых волос, – я буквально видел, как они порхают над сценой под ее платьем, корсетом и всем остальным.

Вы, возможно, не знаете, что означает это имя по-русски? Любовь.

Я люблю Любовь и дитя Любви. Я влюблен в Любовь. Любовь – сердцевина всей моей жизни. Любовь – это Прекраснейшая Дама, и сущность ее темна и загадочна. Я – дитя Любви, и я же ее повелитель. Любовь наполняет мои дни скукой и дарит моим ночам мгновения вожделения. Любовь опустошает меня, но я хочу этого разрушения. Я люблю Любовь, когда она расчесывает свои золотистые волосы и когда шепчет в темноте непристойности. Я люблю ее, когда я болен и она ухаживает за мной. Я люблю ее, когда она прижимает к себе золотого лебедя и когда нежно склоняется над младенцем Христом. Я люблю ее, когда она сидит обнаженной на скале и ее волосы струятся, вымокшие в морской воде, и она держит руку ладонью кверху меж своих статных бедер – то ли чтобы дать, то ли чтобы забрать, нам это неведомо.

И знаете, доктор, я начинаю чувствовать себя лучше. Пожалуй, я лучше встану и оденусь.

Возразив, что у меня по-прежнему опасно высокая температура, он все же соглашается и помогает мне надеть рубашку.

Думаю, я даже смогу съесть что-нибудь на завтрак. Корабль тяжело раскачивается, и я на нетвердых ногах вхожу в столовую. Анна сидит рядом с толстой негритянкой – метательницей диска с Кубы; увидев меня, она машет мне с детской непосредственностью, не скрывая любви и удивленной радости. Она с облегчением видит, что мне стало лучше. При метательнице диска невозможно говорить о том, что мне запрещено в кого-либо влюбляться, а когда мы остаемся наедине, я по-прежнему не решаюсь об этом сказать. По ее лицу я вижу, что очарование прошлой ночи ничем не нарушено, и мне совершенно ясно, что она намеревается провести день вдвоем со мной. Говорю ей, что мне надо работать. В конце концов, это в какой-то мере правда. Но сразу же замечаю, что она разочарована и озадачена. Позже я мельком вижу ее в бассейне – белый купальник подчеркивает ее худобу. По контрасту меня привлекает крупная чернокожая девушка, метательница диска, что еще вчера показалось бы мне невозможным. Воображаю, как гора плоти наваливается на меня, и при этой мысли чувствую противоестественное возбуждение. Затеряться в таком количестве плоти! Воспринимаю это как признак скорого выздоровления.

В курительной комнате нет ни души, кроме старика, с грустным видом читающего какую-то книгу. Говорю «старик», но, возможно, в этом виноваты лишь его седые волосы и дубленая кожа. Может, он не так уж и стар. Забываю о том, что у меня самого волосы теперь совершенно седые. Но в том, что он грустен, нет никакого сомнения. Он лишь притворяется, что читает. Взгляд его время от времени скользит в мою сторону, и он явно хочет со мной заговорить.

Делаю замечание о приятном и теплом осеннем деньке, и это позволяет нам поболтать насчет старомодной прелести морских вояжей.