Дж. Карр - Месяц в деревне

Дни по-прежнему начинались одинаково. Я кипятил чайник, поджаривал пару кусков ветчины и круглый хлеб, выливал остатки старого чая в заросли крапивы. Потом спускался и шел туда, где росла сирень (бросив исподтишка взгляд на косу), а потом брился, расположившись у надгробия Элиа Флетчеру, как за туалетным столиком. К тому времени Мун уже подавал признаки жизни — ждал, когда мы пропустим по кружке чаю. Мы взяли себе за правило не приступать к работе, пока не прозвонит звонок в начальной школе.

Зато, уж взявшись за дело, мы вкалывали до шести-семи вечера — с коротким перекуром. Взобравшись на леса, я начинал выслеживать свою дичь (если это не слишком художественно звучит), все сперва выверяя в уме, потому что в моем ремесле нет второй попытки. Да, ей-богу, я сидел скрестив ноги, как готтентот, и несколько минут обдумывал работу на весь день.

Ну и вот, пару дней спустя после моего визита к Кичам, когда я сидел в позе готтентота, как обычно, с шумом прибежала Кейти Эллербек.

— Эй вы там, мистер Беркин, привет! — крикнула она. — Я не собираюсь вам мешать, — сказала она и села на скамью под лучами солнца.

— Мне всегда так говорят, перед тем как и в самом деле начинают мешать, — сказал я. — Так что валяй, что там у тебя, а потом я продолжу свои занятия. Почему ты не в школе? И почему сегодня школьный звонок не звонил?

— У нас каникулы, — закричала она. — На месяц.

— Слишком долго, — сказал я. — Но ты можешь маме помогать по дому.

— Мама говорит, что в ум никак не возьмет, как вы умудряетесь зарабатывать себе на жизнь, — сказала Кейти. — Она говорит, что не так уже много на церковных стенах замазанных картин.

— А мне много и не надо, — сказал я.

— Много чего?

— Много на жизнь. Ты ведь об этом говоришь?

— Да, — ответила она. — А почему бы вам не переменить работу и не остаться в Оксгодби?

А на что же в таком случае мне жить прикажешь? — спросил я у нее. Может, она считает, что ее папочка наймет меня носильщиком на станции?

— Нет, — ответила она. — Носильщику не надо такого образования, как у вас.

— Тогда на что я буду жить? — спросил я.

— Можно в муниципалитет пойти налоговым инспектором или в школу учителем — вы же учились в колледже.

В колледже, да не в том, ответил я.

— А я спрашивала у мисс Уинтерсгилл, она говорит: раз ты учился в средней школе, ты можешь быть простым учителем, если вобьешь себе в голову, что директором тебе не бывать.

И когда я заметил, что ей, видно, хочется, чтобы я остался в Оксгодби, она объяснила, что я очень понравился ее родителям, да и другие ее знакомые будут по мне скучать, потому что я произвел очень хорошее впечатление своими нововведениями в воскресной школе и тем, какие лишения я претерпеваю на колокольне.

— О, в таком случае я обдумаю твое предложение, — ответил я. — Учителем, говоришь? С палкой за шкафом? Нотации детям читать? Ты можешь себе это представить?

— Нет, — согласилась она. — Но я бы, наверно, привыкла. И вы тоже, если бы настроились. Папа говорит: любой человек на любой поступок способен, если настроится на нужный лад.

— Договорились! — сказал я. — По рукам. Я как следует об этом подумаю, я рад, что обо мне здесь высокого мнения. Когда-нибудь будешь хвастать: «Это я в детстве уговорила его поменять профессию, он всем обязан мне». Но пока что мне надо думать о своем жалованье, которое — чует мое сердце — мистер Кич со дня на день мне вручит.

Так мы болтали, а когда я после затянувшейся паузы посмотрел вниз, то увидел, что ее уже нет.

Но она подрубила корень, на котором зижделось мое чувство собственного достоинства: неужели мы должны отчитываться перед другими, даже перед достопочтенными Эллербеками, о нравственном смысле своего труда? Наша работа — это наша личная фантазия, наше укрытие, одежда, в которую мы прячемся. Но чтобы тебя дважды в неделю в чем-то уличали — это уж слишком, а меня уличили.

Алиса Кич тоже всегда оставалась внизу. Она осторожно приоткрывала дверь, садилась на скамью в заднем ряду и пряталась за широкими полями своей соломенной шляпки (с розой на ленте). В церкви была тишина, разве что изредка скрипели доски, когда я отступал на шаг посмотреть на свою работу, и хотя я был от Алисы футах в тридцати и стоял к ней спиной, мы беседовали непринужденно, как в небольшой гостиной. Нет, не в принятом стиле, так, только фраза, вопрос, ответ, восклицание. Да мне и не надо было смотреть на нее, по интонации я угадывал выражение лица.

— Как это вы занялись таким ремеслом, мистер Беркин? — (Лукавая улыбка на губах, притворно-невинный взгляд). — Я хочу спросить: как вы узнали про это ремесло? Это наследственное?