Павел Хюлле - Вайзер Давидек

– За «адольфов», – прошептал Петр, – в магазине дают за штуку два злотых!

Действительно, такие марки скупал филателистический магазин в Старом городе, а на языке коллекционеров они назывались просто «адольфами».

Но коллекция Вайзера не была обычной коллекцией марок. Когда мы уже просмотрели весь альбом, он вынул пять красно-коричневых изображений канцлера, закрыл кляссер и, подойдя к противоположной стене, приклеил марки к кирпичам, послюнив перед тем каждую.

– Хорошая работа, – сказала Элька, когда Вайзер вернулся. – Клей держит как новый!

Вайзер тем временем проверил магазин и встал расставив ноги, совсем как на соревнованиях. При каждом выстреле он прицеливался не дольше трех секунд, так что вся операция продолжалась не дольше двадцати секунд, считая по одному выстрелу на марку. Помню, когда мы подошли к стене, потребовалось немало усилий, чтобы отыскать места, где приклеен был канцлер Третьего рейха. Пуля, попадая в марку, разрывала ее напрочь, и только кое-где оставался одиночный зубчик или кусочек цветной бумаги не больше спичечной головки. Из пяти «адольфов» не уцелел ни один.

– Он мог бы выступать на олимпиаде, – с гордостью сказала Элька.

Вайзер положил парабеллум в ящик и приказал нам возвращаться домой.

– Через несколько дней дам вам знать, тогда придете сюда, а пока возьмите вот это, – и он вручил Шимеку какую-то книжечку, – и вот это, – и протянул мне парабеллум.

Еще не дойдя до леса, мы осмотрели пистолет и книжечку. То была довоенная инструкция по стрельбе из короткоствольного оружия. Парабеллум оказался без магазина и курка. Да, Вайзер не сказал: «Учитесь стрелять и делайте это так, чтобы никто не видел». Взял с нас клятву, дал инструкцию и обезвреженный пистолет. Кто себя ведет таким образом? Я не мог этого знать в школьной канцелярии, но сегодня думаю, что он таким образом затушевывал свою истинную деятельность. Ибо в тот день, когда мы увидели, как он танцует под звуки флейты Пана и как поднимается в воздух, когда мы стали свидетелями его транса, – тогда он не ожидал нас, не хотел иметь никаких свидетелей, кроме Эльки. Что ему оставалось делать в той ситуации? Он дал нам в руки игрушки и время от времени проверял, научились ли мы заводить их механизмы.

Но я ведь предполагал, что все время он ждал нашего появления – как же могло быть иначе! Возможно, однако, он не ожидал, что мы выследим его так быстро, возможно, это должно было произойти позднее, совсем в других обстоятельствах! А теперь он обезвредил наше любопытство и направил его совсем по другому пути. Фактически мы никогда не спрашивали у него, а тем более у Эльки, о той ночи и о безумном танце. Мы не поняли, что, давая нам пистолет, показывая свое стрельбище, он отстраняет нас от самого главного. Ибо чем, по сравнению с вещанием чужим голосом на непонятном языке, чем, по сравнению с левитацией, была его демонстрация меткой стрельбы? Да, мы могли с тех пор считать Вайзера своим вожаком, могли надеяться, что станем его партизанами, могли даже допустить, что все закончится восстанием, только нам нельзя было задумываться, как это может человек левитировать в полуметре от земли. Вайзер впустил нас в преддверие своего святилища – употребим здесь такое сравнение – и занавеску показал как глухую стену.

Только что он хотел доказать нам, в чем убедить нас, ни в чем не сведущих? Эту тему бесполезно было обсуждать с Шимеком или с Элькой, оставался только Петр, с которым мы никогда не говорили о Вайзере. Только два года назад, а точнее, два года и один месяц (так как сейчас, когда я пишу, кончается октябрь), так вот, двадцать пять месяцев назад я решился завести такой разговор. Всегда, приходя к Петру, я сажусь на край надгробной плиты и с минуту храню молчание. Каждый из нас привыкает тогда к присутствию другого. Так же было и в тот сентябрьский день – сначала я сгреб с цемента листья, песок и сосновые иглы и только через минуту спросил:

– Ты там?

– Да, а что – уже День всех святых?

– Нет.

– Зачем же пришел? И молчишь…

– Шимека арестовали!

– Что случилось?

– Он печатал листовки и сидит. Почему ты ничего не отвечаешь? Тебе все равно?

– Кто занимается политикой, должен учитывать такую возможность.

– Говоришь как чужой.

– А я и есть чужой.

– Говоришь, будто тебя ничто не волнует.

– Здесь мало что может взволновать.

– Не верю.

– Сам когда-нибудь убедишься.

– Не пугай меня.

– Вовсе я не пугаю, это очевидные вещи.