Павел Хюлле: Вайзер Давидек

Однажды рядом со склепом с готической надписью мы увидели мужчину в пижаме и больничном халате, сидевшего на плите и бормотавшего что-то под нос, будто читал молитву. Мы обступили его, но он не проявил беспокойства и жестом показал, откуда он здесь взялся – убежал из сумасшедшего дома, который красно-серой горой возвышался на холме по другую сторону шоссе, ведущего в город. Петр предложил пойти в больницу и рассказать, где находится беглец, которого наверняка разыскивали, но никто из нас не видел настоящего сумасшедшего, и мы хотели убедиться, правда ли то, что ксендз Дудак говорил в своих пламенных проповедях о безумцах, отринувших Бога. Потому что ксендз Дудак в нашем приходском костеле Воскресения, расположенном, как и брентовский кладбищенский, неподалеку от леса, ксендз Дудак, как и старые люди, говорил, что рыбное месиво в заливе и засуха – знамения, посланные Богом.

– Покайтесь, пока есть еще время, – кричал он с амвона в последнее воскресенье. – Не отрекайтесь от Бога, маловерные, не поклоняйтесь лжепророкам и идолам, ибо Он отвернется от вас. Не уподобляйтесь безумцам, которые, веря лишь в свои силы, мир хотят выстроить заново. А я спрашиваю вас, что же это за мир, в котором исчезнет вера, что же это за мир, в котором не воздается Ему, Творцу и Искупителю, наивысшая хвала, спрашиваю я вас и остерегаю, не верьте безумцам, опомнитесь, пока не поздно. Сами видите, что Бог подает вам знаки своего гнева. – И в таком пламенном стиле ксендз Дудак то угрожал, то взывал к своим прихожанам, и мы представляли себе, что есть безумцы, из-за которых мы не можем купаться этим летом в Елиткове, и хотели своими глазами увидеть, как выглядит такой безумец.

Коль скоро выпал такой случай, коль скоро случай послал на кладбище мужчину в больничном халате, мы заорали на Петра и не побежали в Сребжиско, чтобы донести на беглеца, а обступили его, с интересом разглядывая его сморщенное лицо и стоптанные шлепанцы, в которых он убежал из больницы на заброшенное кладбище. Но если это был безумец, то, верно, не из тех, о которых гремел с амвона ксендз Дудак. Он молчал, и Шимек, как самый храбрый, надел ему на голову ржавую каску. Тогда мужчина знаком показал, что хочет посмотреть наш ржавый автомат, а когда «шмайсер» оказался у него в руках, встал на надгробии и, подняв вверх дуло, заговорил, обращаясь к нам, красивым звучным голосом:

– Братья! Слово Господне живет в ушах моих, так слушайте же слово, которое вам направляю, дабы удостоверились! И вот Господь обнажит землю, и изменит лице ее, и рассеет обитателей ее. И голой станет земля и опустошенной, ибо Господь изрек слово свое. И плакать будет земля, и погибнет, захиреет, и низвергнется шар земной, изнемогут все народы земные. Ибо земля наша осквернена обитателями, преступлен закон, попраны обычаи, нарушен вечный завет!

Мы не очень-то понимали, о чем шла речь, однако слова эти были настолько захватывающи и возвышенны, что мы слушали мужчину в пижаме затаив дыхание, совершенно забыв, что это сумасшедший, сбежавший из психушки в Сребжиске. А он возносил руки вверх, потрясая нашим автоматом, подымался на цыпочках, будто хотел стать еще выше, и полы его грязного халата напоминали большие желтые крылья, на которых он мог бы взлететь над Буковой горкой или еще выше, если бы только захотел.

–. И премного угнетен будет человек, – вещал дальше Желтокрылый, – и благородный муж унижен будет, и глаза возвышенных оскорблены будут. И потому проклятие поглотит землю, и сгинут обитатели ее, и потому сожжены будут обитатели земли, и мало людей уцелеет. Пока не снизойдет на нас дух с высоты, и пока не обернется пустыня полем урожайным, а поле урожайное за лес почитаться не будет!

Вспоминая сегодня этот чистый, низкий голос, я нисколько не сомневаюсь, что единственный среди нас, который понял бы тогда слова Желтокрылого, – это Вайзер. Да только не было его тогда с нами, сидел, наверно, в тот момент с Элькой в подвале заброшенного завода или бродил где-нибудь по высохшим лугам, окружающим аэродром. Но где бы он ни был, мы слушали как завороженные, а тем временем крылья свернулись, мужчина спрыгнул с надгробия и, продолжая вещать, провел нас заросшей мохом тропинкой к прогнившей колокольне, которая, хоть и стояла на заброшенном кладбище, служила ксендзу брентовского костела по воскресеньям и праздникам.

– Стенайте, – голос мужчины гремел теперь с удвоенной силой, – ибо близится день Господень, и ниспошлет опустошение Всемогущий! Всеобщая погибель, говорю я, предназначенная Господом, Властелином сонмищ, свершится на всем пространстве земли этой. Что сделаете в день гнева и опустошения, которое издалека грядет? Тогда взглянем на землю, и вот мрак и угнетение, ибо и свет затмится при гибели!