Иван Попов: Ложь. Записки кулака

Наутро люди вновь собрались на том же месте, где вчера слушали выступления своих начальников. Мороз спал, потянуло оттепелью. На этот раз к ним пришел только прораб. Владимир Степанович поздоровался с людьми, окинул взглядом толпу, и по выражению его лица стало заметно, что он остался недовольным. Да и чему было радоваться, если стоящий перед ним народ, внешне представлял собой кучу человеческих отбросов. Женщины, закутанные в тряпье, еще как — то походили на женщин, но мужчины являли собой тоскливое зрелище. Многие из них были одеты в женскую одежду, с накинутыми на плечи мешками, с ногами замотанными в тряпье, с осунувшимися и обросшими щетиной лицами. Все они, скорее напоминали не живых людей, а выходцев с того света, пришедших предъявить претензии живущим на земле. Прораб осмотрел это сборище убогих и, указав пальцем на Хохла, подозвал его к себе. Очевидно, он выделил его потому, что тот был единственным мужиком, одетым по сезону. На нем был добротный суконный пиджак на теплой подкладке, мерлушковая шапка, а на ногах красовались яловые сапоги.

— Назови свою фамилию, имя и отчество! — попросил его прораб.

— Зовут меня Лавлинским Иваном Ивановичем!

— Вот что, Иван Иванович, я назначаю тебя старшим по строительству бараков, то есть своим помощником. Стройматериал растет перед тобой. Размеры построек, а так же место, где будем их ставить, я вам укажу. Пока земля еще не оттаяла, срубы будем рубить на любом ровном месте поближе к лесу, чтобы не таскать бревна слишком далеко. Вот и все, что я хотел сказать. Есть ко мне вопросы?

— У меня к вам, Владимир Степанович, есть не только вопросы, но и требования, — ровным голосом ответил Хохол. — И коль уж вы меня назначили старшим, то прошу их выполнить!

— Вот как? — вскинул черные, мохнатые брови прораб.

— Вот так! — в тон ему ответил Хохол. — Вчера вы говорили, что мужчины должны заготавливать в день шесть кубометров древесины, а женщины в два раза меньше. Эти нормы установили не вы, а вышестоящее начальство и они не слезут с вас до тех пор, пока не добьются своего. Но чтобы выполнить такую норму, нужны условия. Вы же строитель, как я понимаю, и знаете, что без хорошего инструмента никакой нормы мы не выполним, да ничего и не построим. Мы получим уменьшенную пайку, вы же получите повышенный нагоняй. Чтобы не было между нами недоразумений, прошу вас сделать следующее.

Прораб слушал, а Хохол продолжал:

— Насколько я понял, у вас сейчас никакого инструмента нет, а у нас всего десять топоров и пять пил, да и те точить надо. А ведь для постройки жилья, кроме бревен, нужны двери, окна и полы, всевозможная мебель, нары. Значит, нужны доски и столярный инструмент. Для распиловки бревен на доски понадобятся продольные пилы, которых нет, а для точки пил и топоров нужны терпуги и точила. Как быть?

— Я с тобой полностью согласен, Иван Иванович, но об этом поговорим отдельно. Всем разойтись, а мы с тобой прогуляемся!

Прораб резко повернулся и упругой походкой направился к лесу. Хохол направился следом. Они шли рядом, и издали казалось, что идут два брата-близнеца. Оба широкоплечие, могучие, по-медвежьи косолапые.

— Скажи мне, Иван Иванович! — Не поворачивая головы, спросил у Хохла прораб. — Ты что, самый богатый мужик был в деревне?

— Откуда вы, Владимир Степанович, взяли это?

— Да потому, что обратил внимание, как к тебе относятся люди, да пожалуй, ты единственный из всех одет и обут довольно сносно.

— Нет, Владимир Степанович, я никогда не был богатым. Да и все остальные богатством не отличались.

— Тогда почему тебя раскулачили?

— Это долгая история!

— Расскажи, если не секрет, спешить нам некуда. Кстати вот и ель поваленная. Давай присядем, покурим, а ты расскажи свою историю!

— Был в нашей деревне умный человек, — повел рассказ Хохол, — Пономарев Сергей Егорович. При НЭПе он собрал несколько работящих мужиков и сказал нам, что пришло время переходить к культурному земледелию. Для этого нужно объединиться и всем вместе приобрести железные плуги и бороны, конные косилки, веялки и другой сельскохозяйственный инвентарь, запастись высокоурожайным посевным фондом, удобрениями. Потребуются, конечно, деньги. Во-первых, говорил он нам, у каждого в запасе найдутся какие-то деньжонки, а во-вторых, возьмем кредит в банке. Как раз в то время начали создаваться всевозможные товарищества, кооперативы и другие объединения, которые хорошо поддерживались правительством, банками и учеными. Мужики долго мялись, но все же поверили и согласились объединиться. В наш кооператив вошло двенадцать семей. Тут еще годы выдались урожайными, да хорошо помогал семенами и консультациями специалистов сельскохозяйственный институт, причем без всякой корысти. В первый год мы собрали по двести пудов с гектара пшеницы, когда крестьяне на соседних полях собирали по 50–60. Если учесть что мы стали сеять и собирать отборное зерно, которое с охотой брали все лабазники, то за три года нам удалось расплатиться с кредитом и с лихвой вернуть все вложенное в кооператив изначально. Крестьяне, видя результат, стали проситься к нам, но Сергей всем отказывал и советовал создавать свои кооперативы. Но, очевидно, не находилось толковых организаторов и дальше разговоров у других дело не шло. И вдруг все изменилось. Началась коллективизация. В один прекрасный день был созван сход жителей, на котором сказали, что отныне вся земля передается колхозу без выкупа и на вечные времена. Крестьянам предложили сдать в колхоз коров, овец, свиней, лошадей, а так же сельскохозяйственный инвентарь. Объявили, что колхозники освобождаются от продовольственного налога, и записали в кулаки всех членов кооператива, то есть нас, а также священника и мельника. Правда, самого Сергея Пономарёва и его брата Никиту в кулаки сразу не записали, так как Сергей имел заслуги перед Советской властью и даже получал от неё пенсию, а Никита был награжден боевым орденом за Перекоп. Несмотря на угрозы ареста и на то, что землю и скот забрал колхоз, сельские мужики не торопились в него записываться, считая, что всё это проделки местной власти и наверху вскоре разберутся, наведут порядок. Так думали и мы. В итоге нас, кулаков, обвинили в срыве сбора продналога и в пропаганде, направленной против коллективизации и колхозов, то есть, против линии партии. И пошло — поехало. Из города прислали рабочих для оказания содействия местной власти. Собрали бедноту и безлошадных на собрание, приняли решение и объявили, что колхоз организован, о чём доложили в Обком партии. Там выделили новоиспеченному колхозу деньги для становления, а записавшимся в колхоз, разрешили выдать по 50 рублей. Так и сделали. Начальство на радостях, что получилось, всю ночь глушили самогон, а наутро обнаружили, что колхозные деньги пропали. Куда они делись, так и не узнали. Потом, чтобы заставить крестьян вступать в колхоз, было решено показать, кто в доме хозяин, и раскулачить наш кооператив. Сказано — сделано! Колхозники, во главе с деревенским начальством, выбросили нас и наши семьи на улицу, разрешив только одеться. Пришлось искать крышу над головой у родственников. Мы даже не могли себе представить, что с нами, русскими людьми, которые защищали страну, кормили её, поступят как с прокажёнными. Сергей и Никита кинулись к большим начальникам. Никита даже добился приема у Калинина. Все обещали разобраться в жалобах, но на обещаниях всё и закончилось. Мало того, пока братья добивались справедливости, их семьи тоже повыгоняли из домов. И только тут до нас дошло, что местная власть не причём. Они никогда, без приказания свыше, не осмелились бы творить произвол. Как только стало теплеть, всех раскулаченных собрали, под конвоем вывезли на станцию, посадили в вагоны и отправили в эти богом забытые места. Вот и сижу перед вами, крестьянин, хлебороб, призванный теперь валить вековые ели, потому что я — кулак!