Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

– Если ты так талантлива, как они говорят, почему бы государству не взять расходы по обучению на себя? Гордятся тем, что открыли спортшколы. Учат бесплатно музыке и рисованию…

– Живописи!

– Да какая разница! Если уж взялся сделать из человека мировую величину и считаешь это возможным – делай, кто же тебе не дает? Ан нет. Тонка кишка.

– Обучение в Академии тоже может быть бесплатным, – защищалась Анна. – Просто туда трудно попасть.

– Попадешь – судьба. Нет, значит, нет. В конце концов, и нехудожники как-то живут в этом мире.

Анне не хотелось жить как-то. Ей хотелось жить хорошо. Но жизнь распорядилась по-своему. А вот сейчас, сейчас она снова стояла перед выбором. Только почему-то казалось, что для того, чтобы жить хорошо, теперь существует гораздо больше возможностей и огромное количество дорог. Получается, что Дали, буквально запретив ей поступать в Академию, не закрыл для нее дверь, а открыл множество других.

Девушка открыла мольберт, достала рисунок и пристально рассмотрела его со всех сторон, повертела и даже понюхала. Она слезла с камня и, крадучись, будто кто-то мог застать ее за чем-то неприличным, подошла к выходу из театра. Анна прислонилась плечом к каменной арке и оглядела площадь. Теперь было многолюдно. Столики в кафе вновь заполнились, дети гоняли мяч, двери церкви открылись и принимали прихожан на вечернюю службу. Девушка вытянула вперед руку с рисунком и принялась сравнивать копию с оригиналом. «Ну ведь хорошо! Хорошо же, черт возьми! И пропорции выдержаны, и цвет, и композиция. Да, нет никакой загадки. Да, незачем терзаться вопросами о том, что именно хотел сказать художник своим произведением, и пытаться понять, что изображено на холсте: дом или лошадь. Все предельно ясно. И пусть Дали прав – это банально и тривиально. Но ведь неплохо же, совсем неплохо. И если так не может написать каждый человек (а каждый так определенно не может) – значит это хоть немного, но талантливо!»

Чрезвычайно довольная собой, Анна вернулась в партер, положила рисунок на место, опустилась на камень и улыбнулась так, как улыбаются люди, неожиданно испытавшие огромное облегчение. Она молода, здорова, талантлива (да, талантлива!), вся жизнь впереди. И не о чем переживать. И не о чем беспокоиться! Разве только о том, куда подевался этот странный, непредсказуемый и такой удивительный человек по имени Сальвадор Дали.

Он появился так же внезапно, как исчез, объявил непринужденно:

– Самое замечательное на свете – сладкое чувство свободы, ты не находишь?

– Наверное.

Это было именно то, что Анна ощущала сейчас: молодость, силу, здоровье и свободу – свободу выбора, свободу принятия решения.

– Аманда в Америке, Гала в Пуболе, я предоставлен сам себе и могу полностью сосредоточиться на своем детище. Извини, что оставил тебя. Было необходимо позвонить в Порт-Льигат, узнать, не было ли писем.

Он помолчал и с некоторой грустью добавил:

– Писем нет.

– От кого вы ждете письма?

Девушка спросила лишь потому, что художник всем своим видом показывал, что он жаждет услышать этот вопрос. Ответ последовал незамедлительно:

– От Галы. С тех пор как я подарил ей Пуболь, она выезжает редко, а я имею право проведывать госпожу только по письменному приглашению. Вот мне и подумалось: если она скучала и грустила, могла ведь и отправить письмо до того, как хандра отпустила. Но нет, пока нет. Так что предчувствия меня не обманули: придется возвращаться в Кадакес.

Эти удивительные для Анны вещи Дали рассказывал совершенно обыденным тоном. Ни одно из желаний его жены не могло быть ему странным, диким и непонятным. Все было правильно и естественно, раз того хотела Гала.

Художник опустился рядом с Анной на камень.

– Знаешь, она всегда была гораздо дальновиднее меня, и я ей доверял и доверяю бесконечно. Мне так хорошо в Порт-Льигате лишь потому, что там все создано нами, все дышит ее руками и душой. Но не думаю, что останусь там, если нас настигнет разлука. Мой театр станет моим последним детищем, последним домом и последним пристанищем. Как думаешь, посетители будут сильнее чувствовать мой дух, если будут знать, что прямо здесь покоится то, что останется от тела?

– Прямо здесь? – Анну передернуло. Как многим молоденьким девушкам, разговоры о смерти были ей не слишком приятны. А сейчас, когда смерть зашла в ее дом, тем более.

– Да, где-нибудь под землей, конечно. Думаю, общественная уборная подойдет как нельзя лучше для этих целей. Я всегда относился к процессу дефекации более чем внимательно.