Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

«Так он интересовался моими страхами. Что ж, он и прав, и не прав. Боюсь ли я смерти? Смотря чьей. С мамой понятно. А отец… Его так жалко. Разве назовешь жизнью это странное существование. Нет, я не боюсь его ухода. Я лишь хочу, чтобы было так, как он хочет сам. Хочет уйти – я буду рада, когда это случится. Хочет быть с нами – пусть это тянется вечно. Ну а моя смерть… Боже, неужели кто-то думает об этом в восемнадцать?! Одиночество… Даже и не знаю, что сказать. Если считать одиночеством то, что тебе не с кем поделиться тем, что у тебя на душе, то да, я одинока. А если признаться в том, что я не испытываю нужды в подобных «душевных» разговорах, то получится, что ни от какого одиночества я не страдаю.

Любовь… Да как-то вообще не до нее. По-моему, бояться можно самой любви, а не ее отсутствия».

– А если, – девушка осмелела, – если я не слишком боюсь всего перечисленного?

– Нет? – Дали посмотрел на нее с хитрым прищуром. Во взгляде его появился неподдельный интерес, в голосе появились признаки уважения:

– Тогда чего же ты боишься?

«Если скажу, что не знаю, разочарую его», – подумала Анна и ляпнула первое, что пришло в голову:

– Пауков.

Художник расхохотался:

– Вот уж верно: ты женщине о философии, а она тебе о котлетах. Арахнофобия, должен заметить, явление весьма распространенное и Дали отнюдь не чуждое. Хотя, говорят, что эти мерзкие твари – предвестники хороших новостей. Я предпочитаю сами новости, но, как всякий человек, надеюсь, что во всех этих поверьях есть некий смысл. В сороковом я написал картину «Вечерний паук сулит надежду». В ней усмотрели огромное количество символов. Признаюсь честно, я не думаю, что художник у холста размышляет именно так, как ему это приписывают многочисленные критики. Нет. Творец создает то, что чувствует, а мысли его в этот момент скорее хаотичны и беспорядочны. И если бы меня спросили, почему я изобразил на картине тот или иной предмет именно так, как изобразил, я бы затруднился с ответом. Вот и мой паук, сидящий на щеке юноши, считается предвестником благоприятного исхода войны. Об этом ли я думал, когда сажал его на лицо музыканта? Был ли мой конь, что вырывается из жерла пушки, всадником Апокалипсиса? Сулила ли однокрылая Ника грядущие бедствия? Не знаю, не уверен. Надеялся ли я на победу? О да! Конечно! Можно ли трактовать моего паука знаменосцем этой победы? Почему бы и нет? Если так рассуждать, то, пожалуй, мои заявления о том, что я не пророк, не стоит принимать всерьез. Что рисую, то и выходит. И судя по моим холстам, насекомые – вполне безобидные твари. Если, конечно, они нарисованы. Уверен, Аманда нисколько не боится и настоящих. Поверь, даже не знаю, что в целом мире могло бы напугать ее. Женщина, которая выглядит сногсшибательно даже тогда, когда водружает на голову челюсть акулы, просто не может себе позволить тратить энергию на глупые страхи. В ней столько жизни, столько силы! Когда она рядом – я спокоен. Мне достаточно просто смотреть на нее, и появляется желание писать, творить, мечтать, понимаешь?

Анна хотела бы понять. Она даже немного понимала его как художник, которому нужна муза. Но в целом эти разговоры о другой женщине при наличии жены, которую Дали продолжал боготворить, ее обескураживали. Анна была слишком юна и невинна, чтобы безучастно слушать подобные речи. Все услышанное казалось ей дурным, грязным, неестественным, а попросту говоря, очень странным. «Конечно, художнику может понравиться образ. Даже не так. Он должен постоянно искать и находить новые образы. Но только для того, чтобы написать их, использовать и забыть. Они не должны влиять на обычную жизнь, заполнять собой все существование, выходить на первый план. Это неправильно! Если двое поклялись быть вместе, разве может в их союзе постоянно присутствовать кто-то третий? Хотя Дали что-то говорил про духовный брак… Значит ли это, что Аманда ему просто друг, с которым он делится наболевшим? Но это еще более странно. Известно ведь, что Гала всегда была и есть для Дали гораздо больше, чем просто жена и любовница. Она и муза, и мать, и наставник, и конечно же друг. Зачем же художнику, который не испытывает недостатка в общении, понадобился еще один приятель, у которого нет ни опыта, ни особых возможностей. Что она может ему дать? Или, возможно, дело в другом – это он может ей многое дать: научить, направить, подстраховать? Возможно, он ищет в ней ту, кем никогда не была Гала, – дочь?»

Анна растерялась от собственных мыслей. Они были слишком неожиданны и слишком правильны для юной девушки, которая интуитивно рассуждала, как заправский психолог. Именно такой вердикт вынес бы художнику специалист: огромное количество нерастраченной отеческой любви, которая вырвалась наружу в форме опеки над Амандой Лир. Но Анна специалистом не была. Ей было сложно объяснить себе всю гамму чувств, которую она испытывала. Ей было стыдно от того, что беседа приобрела слишком интимный характер. Она все еще не могла отделаться от беспокойства за родителей. Смятение от неопределенности, которую вызвал совет Дали проститься с живописью, лишь нарастало с каждой секундой. Вся ее жизнь, такая вялая, скучная и определенная еще вчера, вдруг обросла вопросами, проблемами и неясностями. Совсем недавно будущее казалось ей очевидным. Станет работать. Потом встретит какого-то симпатичного парня. Выйдет замуж, родит деток. Обычная жизнь. Наверное, ей действительно не стоит быть художником. Разве они живут обычной жизнью? Никак нет. Они сходят с ума, отрезают себе уши, натягивают скафандры, рисуют в огромном количестве таитянок и слонов на тонюсеньких ножках, считают исправную работу своего кишечника наиважнейшей из проблем и боятся быть непризнанными и потерянными. Конечно, есть исключения. Клод Моне, например, выращивал прекрасные цветы в своей деревне и говорил, что, не стань он художником, стал бы садоводом и был бы счастлив. Конечно, это только слова, но ведь никто не заставлял его их говорить.