Сюсаку Эндо - Море и яд

Ф у с у м а - внутренняя раздвижная перегородка в доме.

лись ежевечерние перебранки супругов. Кузина #еч-но нападала на неудачливого мужа.

- Куда это годится? Уволиться-то просто, а попробуй потом устройся...

- Потише, попридержи язык, - увещевал ее муж. - Ведь услышать может...

Они могли браниться часами, потом, поостыв, не спеша пили чай.

- Господи, до чего тошно!.. - тяжело вздыхая, говорила кузина на следующий день, кбгда муж уходил на службу. Она усаживалась на циновку и, вытянув ноги, принималась поправлять волосы на затылке. - Женщина должна выходить замуж за мужчину, который окончил государственный университет.

- Но он, кажется, неплохой человек, - проговорил я, притворяясь непонимающим.

Произошло это накануне моего отъезда. В ту ночь муж кузины, кажется, дежурил. После ужина делать было нечего, и я почти до десяти часов выслушивал ее жалобы. Среди ночи я услышал, как она плачет... В озере тихо плескалась в'ода. В доме было до удушья жарко.

- Можно я к тебе приду? - раздался через фу-сума сдавленный голос. - У меня что-то голова разболелась...

Я никогда не думал, что близость с женщиной, близость, которая так волновала мое воображение, такая бесконечно унылая вещь.

- Только смотри, никому не говори... Если обещаешь молчать, можешь делать все, что хочешь, - прошептала кузина.

И я без всякой радости лишился невинности.

Утром ее муж вернулся с испитым лицом. Когда я подошел к колодцу, он качал воду насосом, а потом шумно полоскал рот.

- А вам, кажется, уже пора на автобус, - торопила меня кузина, как-то странно улыбаясь. - Смотрите, опоздаете.

Взяв чемодан, я вышел из дому. Озеро было черным от тины, в нем плавали размокшие щепки. Идя

пдоль берега, я не чувствовал ни волнения, ни стыда. Я знал, что кузина будет молчать. Она слишком презирает мужа, чтобы признаться ему в своей измене. Тайна никогда не раскроется - сознание этого совершенно успокоило меня.

«Заставили жить в таком коровнике, так и пеняйте на себя». Я даже испытывал некоторое удовлетворение. Мне и в голову не пришло, что я низкий, бессовестный человек, злоупотребивший чужим гостеприимством. Я презирал жалкого клерка с запавшими глазами.

Я уже говорил, что сейчас кузина мать двоих детей. Право, не"знаю, терзалась ли она своей изменой. Скорее всего нет. Ясно одно: муж и по сей день ничего не знает. Ведь он ничего не заметил, а жена ему не призналась. И вот получается, что кузина, мать и жена, и я, студент-медик, продолжаем пользоваться уважением общества, в котором живем.

Да, дело вовсе и не в этом поступке. У меня не только отсутствует совесть, я вообще, по-моему, бесчувственный человек. Зачем скрывать это от самого себя? По правде говоря, я совершенно равнодушен к боли и к смерти других. Как студент-медик, я быстро свыкся со страданиями больных; слишком часто я видел их смерть. Не мог же я всякий раз хвататься за голову?

- Сэнсэй, пожалуйста, сделайте наркоз, - со слезами просили родственники, не выдерживая стонов оперируемого, но я только холодно качал головой.

- Опасно, еще рано, - отвечал я, а про себя думаю: «До чего же они надоели со своими каприг. зами!»

Кто-то умирает в палате. Плачут родственники. Я стою перед ними с сочувствующим видом. Но как только выхожу в коридор, чужое страдание начисто забывается.

Наверное, это все же профессиональное. Работа медика незаметно притупляет сочувствие к чужой боли.

Потому-то даже за Сано меня не мучила совесть. Сано была моей прислугой. Она приехала из префектуры Сага, когда я перешел на третий курс и снял маленькую квартирку на Якуинтё. Ее родители рано умерли, из родных остался только старший брат да еще маленькая сестра. Когда я однажды увидел, что Сано тошнит, я и растерялся и испугался. Но первое, что пришло мне в голову, было вовсе не раскаяние, что я испортил ей жизнь, а страх при мысли, что может родиться ребенок.

Я еще и теперь помню ту ночь. Это был опасный шаг - ведь чуть что не так, и девушка могла бы умереть. Орудуя киреткой, которую я обманом выпросил у приятелей из гинекологического отделения, я выскреб плод. Я весь вспотел, условия были неподходящие, но в ту минуту я был озабочен одним: как бы выпутаться из этой истории, ведь мне вовсе не улыбалось испортить себе жизнь из-за какой-то деревенской девчонки. Муки Сано, которая, прижав обескровленное лицо к стене, тихо стонала, стиснув зубы, мало меня трогали. И даже теперь, вспоминая все это, я думаю об одном: как ей удалось избежать воспаления брюшины?