Кристофер Бакли - Верховные судороги

— Имеются ли у кого-либо из членов суда мотивы для того, чтобы поставить вас в неприятное положение?

Пеппер улыбнулась:

— Да. Такие мотивы имеются, в той или иной мере, практически у каждого из них.

Агент покивал, явно недоумевая.

— Вы же читаете газеты, — сказала Пеппер. — Ни для кого не секрет, что меня воспринимают здесь как… (она едва не сказала «никчемушницу») как причину раздора. Хотя в нашем не отличающемся особым единодушием Суде я — единственное, возможно, явление, о котором все держатся одного мнения.

— А возникали у вас личные осложнения с кем-нибудь в частности?

— Не хочу показаться вам грубой, — ответила Пеппер, — но это, вообще говоря, не ваше дело.

Агенты переглянулись.

— Мы всего лишь пытаемся…

— Мальчики, — улыбнулась Пеппер, — я едва ли не с пеленок вращаюсь среди стражей порядка. И прекрасно понимаю, что именно вы «всего лишь пытаетесь» сделать. Бросьте. В эту сторону я с вами не пойду.

Агенты перевели взгляды на экран телевизора.

— Это голосование в Техасе, — сказала Пеппер. — Не Опра.

— Я понимаю и принимаю сказанное вами, — произнес второй заместитель, — но нельзя ли мне задать вам прямой вопрос?

— Задать можно, — ответила Пеппер.

— Имеются ли у вас какие-либо причины полагать, что утечка могла произойти из офиса судьи Сантамарии?

— Решительно никаких, — ровным тоном ответила Пеппер, — судья Сантамария — человек прямой, честный и обладающий незапятнанной репутацией.

Взгляд второго заместителя выразил удивление.

— Но, насколько я понимаю, отношения между вами сложились непростые?

— Мы — коллеги. А коллеги всегда в чем-то приходят к согласию и в чем-то не приходят. У нас состоялся полезный, открытый, не лишенный некоторой остроты обмен мнениями по вопросам права — такой же можно найти, ну, скажем, на страницах платоновского «Государства». Бросьте, джентльмены. То, чем вы занимаетесь, сильно смахивает на рыбалку. Вы разбрасываете подкормку, которой у меня уже весь кабинет провонял. Ну так вот — я не знаю, от кого исходила утечка, и знать этого не хочу. Тех дел, которые загромождают мой стол, хватит, чтобы наградить меня язвой на ближайшую тысячу лет. Я понимаю — вы выполняете вашу работу, и ничего, кроме благодарности к вам и уважения к ФБР, по этому поводу не испытываю. А теперь — хватит. Это все, что вы от меня услышите, не считая самых добрых пожеланий.

Фэбээровцы встали:

— Спасибо, что уделили нам время, судья Картрайт.

— Пожалуйста. Спасибо, что потратили на меня ваше.

Агенты удалились — все, кроме одного, сказавшего:

— Мэм?

— Да? — отозвалась Пеппер — с опаской, поскольку именно в такой момент детективы обычно и произносят что-нибудь вроде: «Не могли бы вы объяснить, как появилось на вашем ковре вон то большое пятно крови и почему так покорежен один из стоящих на вашей каминной полке серебряных подсвечников?»

— Я всего лишь хотел сказать вам, что «Шестой зал» был моим любимейшим шоу. Он был лучшим. Попросту лучшим.

— Ну что же, спасибо, — ответила Пеппер. — Агент…

— Лодато. Джо.

— Спасибо, агент Лодато.

Он закрыл за собой дверь. Пеппер перевела взгляд на экран телевизора: «за — 66, против — 32. Поправка принята».

Ладно, подумала она, все равно Вандердамп отстает от Декстера на десять пунктов. Может быть, ситуация разрядится сама собой. Однако и этой мысли боль в ее желудке умерить не удалось.

Президент Вандердамп настоял на том, что ночь после выборов он проведет в своем доме в Вапаконете, где он, собственно говоря, надеялся провести и следующие четыре года, и четыре следующих за ними, и так во веки веков и до скончания его дней, аминь.

Чарли предупредил его, что ночь может оказаться долгой. Результаты выборов были «почти непредсказуемыми». Поллстеры, промахнувшиеся с тремя предыдущими выборами, вели себя с непривычной сдержанностью и исход этой ночи предрекать отказывались, лишь повторяя, что она «заставит всех поволноваться».

Президент же сказал поскучневшему менеджеру своей кампании: «Чарли, я практически каждый вечер ложусь в десять. Лягу и в этот». Он составил прощальную речь, в которой поздравил «избранного президента Митчелла» с победой и пообещал «лучшую передачу власти за всю историю страны». Писать речь, которую « кто-то произнесет, если победитель определится после десяти часов вечера», пришлось сотруднику Белого дома, специально для сочинения речей и нанятому. Этот бедняга, коему демонстративные надежды его шефа на проигрыш внушали чувства самые мрачные, первым делом напечатал слова: «Наконец-то свободен. Наконец-то свободен. Хвала Всемогущему Господу — я наконец-то свободен», но затем стер их, заменив шаблонной трепотней относительно «нового начала».