Пааво Ринтала: Слуги в седлах

— Смешная была машина.

— Какая бы ни была, но меня она вполне устраивала. Такая была прочная...

— Надо заказать новую. Слышишь, Хейкки? Ты понимаешь, что я говорю? Завтра же заполни бланк.

— Да ведь моторы теперь такие плохие. Еще корпус не успел из моды выйти, а мотору уже конец. Лучше взять такую, которая послужит лет десять. Машина — это рабочий инструмент, а не безделушка, да нам она и вообще не нужна, отлично и без нее обойдемся. А если брать, так какую-нибудь совсем маленькую.

— Ты просто невыносим. Может, прикажешь возить самого епископа в этакой консервной банке?

— Христос вообще без всякого транспорта обходился, кажется даже осла своего не имел, а вон как все хорошо обошлось. Авось и епископ старой машиной не погнушается.

Видя; что ей не убедить мужа, жена заговорила о другом:

— Ты наконец можешь назвать точный срок, когда мы поедем? Мне надо знать хотя бы недели за три, а то не успею приготовить туалеты.. Не голышом же мне в Италию ехать.

— У тебя новая летняя шляпа, ее и надень.

— Когда ты пойдешь в отпуск?

— Не знаю, мне надо закончить одно дело,

— Это долго протянется?

— Сделаю как можно скорее.

— А раньше почему не сделал? Знал ведь, что поедем. Будем мешкать — лучший туристский сезон кончится.

— На кой черт нам эти болваны туристы? Хватит и друг друга.

— Поедем в Венецию.

— Ладно. Поедем в Венецию. Но неужели туда нельзя съездить, когда там не кишат туристы?

— Ты ничего не понимаешь в атмосфере. Когда ты ездишь за границу на свои конференции, там собираются такие же, как ты, вы сидите, слушаете друг дружку — доклады да отчеты, что-то считаете, считаете и, не заметив, что побывали за границей, возвращаетесь по домам.

Кристина взглянула на часы и встала.

— Мне надо спешить. Через два часа начало, а я еще не одета.

Она открыла дверь спальни, сняла блузку, бросила ее на диван и начала причесываться,

— Ты сегодня не обедал?

— Нет,

— Может, успеешь сделать что-нибудь легонькое до моего ухода?

— Хорошо.

— В холодильнике бифштексы. Подогрей их на горячей сковороде без жира. И, если не трудно, поставь скорее картошку,

— Ладно.

Он начал мыть картошку.

— Ты почему со мной не едешь — у тебя какое-нибудь заседание?

— Нет. Мне надо повидать членов нашего правления, вернее одного.

— Кого, Хурскайнена?

— Да.

— Передай привет.

— Передам.

Пока Кристина одевалась, Хейкки накрыл на стол и приготовил ужин. Они поели. Кристина заспешила. Она попросила Хейкки вымыть посуду, вызвала такси и уехала.

Хейкки занялся посудой. Поставив ее в сушилку, он позвонил Хурскайнену.

Говорит Хейкки Окса, добрый вечер, дома ли генерал?

Нет. Генерала нет дома, ответили ему.

Может ли он вернуться в течение вечера и в какое время?

Нет. Генерал на каком-то собрании. Сегодня его не будет. Только завтра утром, сразу после восьми, так генерал просил отвечать.

Вот досада. А генеральша дома? Кто желает поговорить? Да ведь сказано было — Хейкки Окса, позови-ка, девочка, маму к телефону, да поскорее. Да, да, конечно, прощаю, раз ты не узнала дядю, а теперь позови маму: может, она знает, где твой фатер.

Но мадам тоже не знает. Мадам полагает, что муж на заседании. Там какой-то юбилей, в котором ему надо участвовать.

Они обмениваются новостями. Приветы. Спасибо. Спасибо.

Трубки наконец положены.

Что же мне теперь делать? Надо было поговорить с Топи. Послезавтра заседание правления. Ну ладно. Тогда и услышат.

Он направился в библиотеку, которая одновременно служила ему кабинетом. Окно выходило на улицу, в него виднелся маленький клочок берега с опрокинутыми лодками. Одна дверь из комнаты вела в гостиную, другая — в холл. Он прошел вдоль стеллажа, занимающего всю стену от пола до потолка, и принялся искать мемуары фон Папена. Он давно хотел их прочесть, но чтение все откладывалось. Хотел потому, что коллеги читали и говорили о них. Так он познакомился едва ли не со всей мемуарной литературой о второй мировой войне: из простого чувства долга. Для собственного удовольствия, чтобы быть на каком-то уровне и иметь представление о том, чем живет мир, он читал художественную литературу. Больше всего японскую — в английских, переводах, читал и другое, даже переводы с русского.

Он остановился перед мемуарами фон Папена, но передумал и пошел к полке с японцами. В связи с японской литературой ему всегда вспоминался один поэт. Сходство поэта с японскими прозаиками было неуловимо, но мысль о японцах приводила на память его имя.