Джеральдина Брукс: Люди книги

— О, простите мне резкость, — сказала я. — Мне казалось, что главный куратор такой большой коллекции должен быть намного старше.

Не ожидала я и что человек, занимающий столь высокое положение, может быть таким неопрятным. Поверх мятой белой рубашки на нем была потрепанная кожаная куртка, а о джинсах и говорить нечего. Волосы, похоже, он никогда не стриг и не причесывал. Они торчали над очками, оправа которых была склеена посредине куском скотча.

Озрен вскинул брови:

— Да, конечно, вы столь умудрены годами, что имели полное право так подумать.

Проговорил он это с совершенно серьезным лицом. Думаю, ему было около тридцати, как и мне.

— Я был бы очень доволен, доктор Хит, если бы вы уделили мне одну драгоценную минуту и сказали, что собираетесь делать.

Он бросил мимолетный, но весьма многозначительный взгляд на Саджана. ООН считала, что делает Боснии честь — спонсирует работу, чтобы Аггада могла быть достойно представлена миру. Однако когда дело доходит до национальных сокровищ, никто не хочет, чтобы посторонние правили бал. Озрен Караман явно чувствовал себя обойденным. Последнее, чего мне хотелось, это быть вовлеченной в такого рода разборки. Я приехала сюда позаботиться о книге, а не об оскорбленной душе библиотекаря. И все же у него было право знать, почему ООН выбрала меня.

— Я не могу точно сказать об объеме своей работы, пока не исследую тщательно всю рукопись, однако должна предупредить: нанимали меня сюда не для того, чтобы я проводила химчистку или глубокую реставрацию. Я написала много работ, критикующих такой подход. Реставрация книги до состояния, в котором она была написана, равнозначна неуважению к ее истории. Я считаю, вы должны принять книгу такой, какой она досталась от прежних поколений, со всеми повреждениями, оставленными ее судьбой и временем. Мои обязанности заключаются в том, чтобы сделать ее пригодной для дальнейшего использования и изучения. Я исправлю только то, что абсолютно необходимо.

— Вот здесь, — сказала я, указывая на страницу с ржавым пятном на пламенеющем шрифте иудейской каллиграфии, — я сниму микроскопический соскоб волокон, мы их проанализируем и, возможно, поймем, из чего состоит это пятно. На первый взгляд, это похоже на вино. Однако необходим полный анализ: нужно узнать, где находилась книга в тот момент, когда это произошло. И если не сможем сказать этого сейчас, то через пятьдесят, сто лет, когда лабораторная техника шагнет вперед, это сделает мой будущий коллега. А вот если я химическим путем удалю это пятно — так называемое повреждение, — мы навсегда потеряем шанс узнать это, — добавила я и глубоко вдохнула.

Озрен Караман смотрел на меня с изумлением. Неожиданно я смутилась.

— Прошу прощения, вы, конечно, все это знаете. Но для меня это вроде наваждения, и стоит мне начать…

Кажется, я усугубила впечатление, а потому замолчала.

— Дело в том, что мне дали всего неделю, поэтому я дорожу каждой минутой. Хотела бы приступить… Сегодня она будет в моем распоряжении до шести?

— Нет, не совсем. Мне придется взять ее за десять минут до наступления этого часа, до пересменки банковской охраны.

— Хорошо, — сказала я и подвинула стул ближе к книге.

Мотнула головой в другой конец длинного стола, где сидела охрана:

— Может, несколько человек убрать отсюда?

Он помотал лохматой головой:

— Боюсь, нам всем придется остаться.

Я невольно вздохнула. Моя работа имеет отношение к предметам, а не к людям. Мне нравятся материалы, из которых делают книги. Я их знаю: блеск и структуру бумаги, и природные минеральные пигменты, и смертельные токсины древних красок. Мучной клейстер… Да я за него порву любого. Я полгода провела в Японии, училась его составлять.

Особенно я люблю пергамент. Он такой прочный, может прожить несколько столетий, и в то же время такой нежный, что его можно уничтожить одним неловким движением. Одна из причин, по которой мне досталась эта работа, заключается в том, что я написала уйму статей о пергаменте. По одному размеру и расположению пор на лежащем передо мной пергаменте я могу сразу сказать, изготовлен ли он из шкур исчезнувших на настоящий момент испанских горных овец, отличавшихся густой шерстью. В Арагоне или Кастилии можно сделать датировку рукописи, если знаешь, какая порода овец была в то время на рынках.

Пергамент — это в принципе кожа, но по виду и на ощупь он отличается от нее. Все дело в кожных волокнах, изменившихся при натягивании. Намочите его, и волокна вернутся в прежнюю трехмерную форму. Меня волновали конденсация внутри металлического ящика и проблемы, вызванные транспортировкой. Кажется, мои тревоги были напрасны. Я заметила несколько страниц, подвергшихся некогда воздействию воды. Под микроскопом увидела россыпь кубических кристаллов, которые узнала: солянокислый натрий, всем известная поваренная соль. Вода, испортившая книгу, вероятно, была соленой. Такая вода во время седера символизирует слезы египетских рабов.