Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова

Она предложила Абрикосову должность эстетического консультанта, поскольку ансамбль создавался для пропаганды забытых сокровищ музыкальной культуры. Хорошая должность, и интересно, и на виду, и деньги, а там пиши свой роман, кто ж мешает?

Абрикосов отказался.

– Так и я ж могу отказаться, – грустно сказала Алиса и впервые в жизни посмотрела на него без смеха и подмига, а вполне серьезно и даже умно. – От тебя, тайерер.

Что в переводе значит – дорогуша.

– Гляди, – равнодушно сказал Абрикосов.

– Файн, – сказала Алиса. – Погляжу.

Кстати, это она подарила Абрикосову то самое издание «Фацетий» с автографом Дживелегова. Он, в частности, научил ее разбираться в редких книгах.

Но если честно разобраться, то надобно признать, что и в редких книгах Сергей Николаевич Абрикосов разбирался не то чтобы очень. Именуя себя библиофилом, он охотился за тем, что настоящие, тертые и знающие книжники называют «пошлыми редкостями», то есть редкостями, про которые и дураку ясно, что они редкие и ценные. А настоящие драгоценности, бывало, по-дурацки прошляпливал. Была одна удачная вязка, целиком взяли потрясающую библиотеку Куманецкого из Львова, перевезенную в Москву, но почему-то осевшую в Подольске у клинического шизофреника, преподавателя текстильного техникума. Какая-то седьмая вода на киселе, книги держал в сарае, в ящиках, среди курей. Главным в этой вязке был Абрикосов, он все разнюхал, и устроил, и сделал цену, и поэтому мог выбирать первый – правда, под придирчивым контролем совместников. Ух, разгулялся Сергей Николаевич – взял весь бесподобный подбор «Альционы» и почти все по Древней Руси – остались совместникам рожки да ножки, и среди них – тридцатистраничная брошюрка некоего П. В. Виндюкова – «Граф Толстой и земельная реформа» – без года и места издания, какая-то унылая полемика и с Толстым, и с правительством. Полистал и отложил. Брошюрку ухватил Сема Козаржевский. Она стоила столько, сколько три таких библиотеки, а точнее, цены ей просто не было – в Ленинке нет, в Публичке нет, ни в каких каталогах нет, тираж был уничтожен по приказу Столыпина, типографию разгромили, корректор, утаивший экземпляр, пошел в ссылку, а самого Павла Венедиктовича Виндюкова, из младших землевольцев, повесили военно-полевым судом.

Сема подарил брошюру Ленинской библиотеке. Было в «Вечерке». Сема закопался в архивах и заключил договор на книгу «Косой дождь. Повесть о Павле Виндюкове» – для серии «Пламенные революционеры».

У Семы Козаржевского все шло в дело – так или примерно так, но с изрядной долей презрения, думал Абрикосов.

Алена действительно запоминала все, что говорил ей Абрикосов, причем запоминала сразу и намертво, и поэтому просто жаль, преступно было бы пудрить ей мозги общими рассуждениями и парадоксами. Сначала она должна была начитать какой-то необходимый массив, начиная с русской классики.

Вольные анализы и сопоставления не проходили с Аленой еще и потому, что она часто ломала абрикосовские рассуждения каким-нибудь простым фактическим вопросом – как тот самый, пошлый экзаменатор по русскому романтизму. Провинциальная дотошность. Абрикосов научил ее пользоваться справочной литературой, тем более что у него был полный Брокгауз, и Философская энциклопедия, и Историческая, и военная, и даже дипломатический словарь.

Родительскую Большую Советскую Энциклопедию он по-благородному отдал Алисе.

Научил пользоваться справочниками и прибавил, что это есть необходимейшая часть общей культуры, потому что не надо задурять голову бесконечной мешаниной фактов. Но Алена резонно возразила, что все это, наверное, так, но кое-что запоминать все-ж-таки надо. Просто знать, безо всяких Брокгаузов. Ведь она же читает и запоминает все, что он велит.

Смешно сказать, но через несколько дней Абрикосов начал специально готовиться к вечерним разговорам с Аленой. Действительно, смешно – он, выпускник филфака МГУ, эрудит, библиофил, на пятнадцать лет старше – да ее на свете не было, когда он уже читал переписку Достоевского.

Кстати, Достоевского она знала, как ни странно, довольно хорошо – можно сказать, подряд и вразбивку.

Перед сном он опрашивал ее по прочитанному. Она отвечала очень четко, но суховато, по существу заданного вопроса, а когда Абрикосов просил ее высказаться от себя, поделиться собственными мыслями, то она либо отмалчивалась, либо несла совершенную чушь. Прочитав Цветаеву и Ахматову – она очень быстро читала, – она вдруг заявила, что это все слюни и сопли, и женщинам вообще нельзя писать стихи, дико прет либо вонючая баба, либо дамочка-выпендрежница, одинаково противно, а если вдруг начнет выделываться под мужчину, то вообще тошнит. И вообще, волос долог, да ум короток, дорога от печи до порога, и не надо соваться не в свое дело. Абрикосов испуганно взглянул на нее, захотел спросить, кем она себя считает в таком разе, но на всякий случай сдержался.